7. ПУТИ К БОГУ

Мысли, которые я представил вам в прошлых беседах, это не учение, а мои собственные размышления и вопрошания о предметах веры, но не в том смысле, будто я их подвергаю сомнению в отрицательном значении этого слова. Мне хочется быть правдивым и постараться понять, а где не понимаю, быть искренним и открытым перед Богом, перед собой и перед вами. Поэтому я буду продолжать ставить вопросы и надеюсь, что в вас они созреют, и вы найдете на них ответы, которые я, возможно, еще не нашел и никогда не найду.

Вы, вероятно, помните, как в прошлый раз я говорил о том, что на начало Книги Бытия, в котором рассказывается о падении человека, можно посмотреть привычным образом, так, как этому учит катехизис, как учат в школах и семинариях, но что этот подход глубоко меня ранит, порождая неразрешимый для меня вопрос: неужели в раю, то есть в месте, где качествовали дружба, мир, взаимная любовь Бога и человека, Адама и Евы, Бог посадил не только дерево жизни, которое сообщало бы им вечную жизнь за счет приобщения к жизни Божественной, но еще и другое дерево — дерево познания, которое таило бы в себе силу не только выявлять смысл вещей, но и совращать, увлекать новосотворенную человеческую чету в область смерти? И передо мной всегда вставал вопрос: как это может быть, не делает ли это Самого Бога ответственным и за падение человека, и за ужасающие его последствия, потому что падение означает распад человеческой четы (к этому мы еще вернемся), распад всего — гармонии, стройности тварного мира. Смерть, окончательное разрушение стали уделом не только человека, но и всех существ. Возможно ли это? Такого я принять не мог: будто Бог создал смерть и насадил ее прямо посреди сада жизни, и что дерево, несущее смерть, давало плоды, которые были прекрасны на вид и привлекательны, и что в этот сад мог войти ангел смерти, один из падших ангелов.

Долгое время для меня это оставалось подлинной, серьезной проблемой, но потом я нашел отрывок из писаний святого Иринея Лионского (я его уже цитировал, простите, если повторяюсь, но мне хотелось бы, чтобы вы поняли, насколько остро для меня стоит этот вопрос), где он говорит: помимо дерева жизни, которое означало непосредственное приобщение к Богу, впитывание всего того, что Бог мог дать и в конечном итоге всего того, что Бог есть (ведь по Божьему произволению мы должны были бы так приобщиться к Нему, чтобы стать причастниками Божественной природы), помимо дерева жизни в раю было второе дерево, дерево познания. И дерево познания — не дерево, несущее смерть, а альтернативный пу ть для человеческого рода и тварного мира, ведущий к исполнению, к полноте и, в конечном итоге, к всецелому приобщению к Богу. Но вступление на него означало, что человеку и вслед за ним всему тварному миру пришлось бы идти долгимдолгим путем искания, чтобы шаг за шагом постепенно открывать для себя истину о Боге и входить во все более углубляющееся приобщение понимания и приобщение жизни с Богом.

Я приводил вам простой пример или образ, как в нашем ограниченном мире мы можем узнать человека по плодам его мысли и деятельности. Глядя на иконы, мы обнаруживаем, что хотя на всех изображены Господь Иисус Христос, Богородица или святые, рука, написавшая их, отличается. И можно сказать: эту икону написал преподобный Феофан Грек, эту — Леонид Успенский, преподобный Андрей Рублев, о. Григорий Круг и т. д. Это не означает, что они неверны первообразу. Любая икона — неизбежно неполный образ Христа, Богородицы, того или иного святого: только сам человек является истинным образом самого себя. Но каждый иконописец приобщался к Богу, узнал нечто о Боге через приобщение, в приобщении и запечатлел свой опыт на холсте или на дереве. Каждая икона передает нечто абсолютно подлинное, но через восприятие конкретного иконописца. В некотором смысле это то, как мы воспринимаем Христа в Его Воплощении. Мы пишем иконы, которые сильно разнятся между собой, и ни одна из них не воспроизводит абсолютно точно Самого Христа, а изображает Его так, как я Его вижу, как я Его знаю. Замечательно то, что у нас нет фотографического изображения Христа, которое дало бы нам сиюминутное и чрезвычайно ограниченное представление о Его облике и сделало бы Его чуждым любому, кто знает Его иным. Говоря простым, обыденным языком, есть русский Христос, есть греческий Христос, есть английский Христос, но есть еще негритянский Христос, китайский Христос, потому что каждый народ, пытавшийся изобразить Бога, ставшего человеком, Бога во плоти, наделяет Его чертами своего собственного народа, иначе воплощенный Бог казался бы чужим, чуждым, не имеющим в действительности ничего общего с людьми, которых Он пришел спасти в том или ином уголке света. Я думаю, нам чрезвычайно важно помнить, что у нас нет портрета Христа как такового. Он был Всечеловеком. Да, на время Он принял человеческие черты, но эти черты как бы представали каждый раз иными в глазах тех, кто на Него смотрел.

Я видел иконы Христа и Богородицы, написанные неграми. На них был изображен Христос, но Он был негром. То же я видел на иконах китайских и японских иконописцев: каждый раз это были иконы Христа, но Он имел черты, которые узнавали бы люди этих народностей, потому что Он был таким, хотя был также и другим. Не знаю, понятно ли я объясняю, но мне думается, нам очень важно сознавать, что икона — это образ того или иного мужчины или женщины, Христа, Богородицы, святых, дошедший до нас через человека, через его непосредственный опыт или через воспринятый от других опыт, и этот образ не претендует на абсолютною полноту. Это верно и по отношению к тому, что люди говорят о Боге. Все святые говорили о Христе, о Богородице, о святых, и каждый не с иной точки зрения, а с разными нюансами, неодинаково. Порой они видели в Нем Судью, потому что в этот момент встречали Его в сознании своей греховности и не могли воспринимать Его иначе, как Судью, но после, покаявшись, изменив свою жизнь, видели в Нем милосердного Спасителя, Который пошел на смерть ради того, чтобы они могли жить. Но то, что можно сказать об иконописи, верно и в отношении любого способа, которым мы пытаемся сообщить нечто о Боге или о духовной жизни. Я могу продолжить эту мысль, сказав: это верно и в отношении того, что мы рассказываем друг другу о наших знакомых. Как часто случается, что двое дружат с одним человеком, говорят о нем или о ней и обнаруживают, насколько поразному видят этого человека — у вас наверняка был такой опыт, — и не потому, что он поразному вел себя с ними, это они его воспринимают каждый посвоему. По поводу разного восприятия мне приходит на ум такой образ: если посмотреть на отражение деревьев, домов или людей в пруду или в озере, то оно будет выглядеть неодинаковым в разное время. Вопервых, отражение будет окрашено, потому что пруд или озеро отражает не только лицо человека, но и небо. Вовторых, черты лица могут выглядеть четкими и спокойными, когда вода в озере неподвижна, но если вдруг подует ветерок, набежит рябь, то отражение совершенно изменится — дерево уже не такое, каким было, и лицо выглядит подругому Поэтому нам необходимо отдавать себе отчет в том, что даже в пределах нашего собственного опыта бывают моменты, когда мы видим Бога, Его святых, Божью Матерь, друг друга и себя совсем поновому, поиному. Но неверно думать, будто одна точка зрения правильная, а другая — нет: то, что мы видим, остается прежним, меняется наше восприятие в зависимости от внешних обстоятельств, а еще чаще — в зависимости от степени нашей зрелости или от нашего внутреннего состояния.

Если оставить в стороне иконы и изображения, существуют другие способы, которыми опыт сообщается нам. Я уже не раз говорил о том, что композитор тоже начинает с внутреннего опыта, который невозможно выразить словами, звуками или любыми другими средствами. Этот опыт сперва пронизывает его, наполняет его, изменяет его, а затем начинает обретать форму, которую композитор воспринимает непосредственно — как красоту или как ужас. Потом он пытается передать этот опыт другим, и, если он музыкант, ему приходится использовать звук, который, вероятно, будет еще одним шагом вниз или в сторону от первоначального опыта, молчаливого, неизреченного, или от первоначальной формы, словесной или музыкальной, в которую он облек этот опыт для самого себя. Но когда опыт превращен в звук, он может быть передан другим людям в пределах того, что может передать музыка. В конечном итоге, выраженный в музыке, он будет записан на листе бумаги особыми знаками. И люди возьмут ноты, посмотрят на них, ктото ничего не поймет, ктото приблизится к пониманию, и, наконец, наиболее одаренные, наиболее восприимчивые, способные разделить с музыкантом то, что он пережил, постепенно начнут приобщаться непосредственно к самому опыту.

И это еще один путь, который ведет к пониманию Бога: иконы, да, но еще церковная музыка и сверх того — звуки этого мира, звуки ветра в ветвях деревьев... Я вспоминаю, как один психолог из Америки путешествовал по Европе и ставил людям один и тот же вопрос, вернее, два вопроса: первый — что такое молчание, и второй — что такое дерево. Он задал эти вопросы мне, я довольно нескладно ответил, а потом обратился к одному образованному молодому человеку из культурной семьи и спросил его: «Что такое дерево?» И его ответ сразил меня. Он сказал: «Дерево — это стройматериал для кухонной мебели». Он ничего больше в дереве не увидел. Позже я спросил очень простую, необразованную девушку, она посмотрела на меня с сияющей улыбкой и сказала: «Дерево? Но это же красота — его очертания, ветер, который шевелит ветви и рождает гармонию звуков, и капли дождя, которые падают и создают музыку, — вот что для меня дерево». Это еще один пример того, как мы можем переживать опыт Бога. Кто Он для меня, для каждого из нас? Только ли Создатель или Тот, Кто так возлюбил меня еще до моего рождения, что вызвал меня в существование? Тот ли, Кто наблюдает за моей жизнью, готовый наказать меня за то, что я предал Его надежды, или Тот, Кто дал мне свободу поступать правильно и ошибаться и Сам стал Человеком, чтобы, приняв смерть, спасти меня?

Такой подход применим, я думаю, ко всем видам искусства, ко всем формам выражения и к науке. Я дам вам еще один пример, который будет, возможно, неожиданным и сам по себе, и потому, что он исходит от такого косного умом и невосприимчивого человека, как я. В одном из отрывков писаний великого подвижника, святого Исаака Сирина35 говорится, что вечное занятие ангелов — это танец. Вы знаете, что такое танец. Как он может быть вечным занятием? Святой Исаак Сирин в другом месте поясняет, что танец укоренен в глубочайшем молчании, которое можно выразить только молчанием, но еще его можно передать жестом, гармонией, красотой движений, не нарушаемых звуками, мыслями, словами. Я это вспомнил, когда встретил лет сорок назад одного греческого богослова. Он работал во Всемирном Совете Церквей и, по возвращении из первой поездки в Россию, мне сказал: «Теперь я знаю, что такое молитва». Я удивился, потому что он преподавал богословие, был человеком крепкой веры, человеком, которого я уважал за его цельность. Я его спросил: «Где вы об этом узнали: в одной из церквей, в одном из монастырей? Или вы встретили когото, кто являл собой веру и молитву?» Он сказал: «Нет, я понял, что такое молитва, когда пошел на балет и увидел, как танцевала одна балерина. Она несла в себе абсолют

35 Прп. Исаак Сирин, Исаак Ниневийский (ум. в конце VII в.) — христианский сирийский писатель, монахотшельник.

ное молчание, и это молчание выражалось в совершенном жесте и движении».

Это современная иллюстрация того, что было сказано в VII веке. Даже в танце мы можем искать откровение истины. Разумеется, танец, как и музыка, как мысль, как пение, как речь, может отвлекать, становиться для нас преградой, но, оказывается, есть такая глубина молчания, которую можно выразить только в гармонии жеста. И точно так же дерево познания говорит нам о постижении тайн сотворенного Богом мира, постижении сознательном, в науке. Наука сейчас развивается, невероятно быстро расширяя свои границы. Она представляется все более загадочной непосвященным со своими непрерывно меняющимися концепциями. Я получил научное образование. Физику нам преподавал Морис Кюри, племянниц великой Марии Кюри . Я должен был бы разбираться в физике, но сознаю, что ничего в ней не понимаю.

В своей последней лекции, это было в 1932 году, Морис Кюри сказал: «Атом никогда не будет расщеплен, потому что если это произойдет, мир взорвется». А он был величайшим атомщиком своего времени.

Из этого примера мы видим, что всякая наука, физика или какая другая, развиваясь вглубь, вширь, углубляясь в тайны, заставляет нас взглянуть на мир, в котором мы живем, скажу так: как на икону. Видимое открывает нам невидимое, и еще чаще видимое в науке заставляет нас искать невидимое, стоять перед тайной мира и задаваться вопросами. Я делюсь с вами результатом моих размышлений над фразой святого Иринея Лионского и той ликующей радостью и вдохновением, какие мне дает мысль о том, что дерево познания, посаженное Богом прямо посреди рая, не было деревом смерти, не было действием Божьим, осуждающим на смерть Его творение, но деревом, которое приобщило бы нас ко всему сотворенному миру, может быть, на тысячелетия, чтобы мы открывали все больше и больше, понимали, возможно, все меньше и меньше, но ставили бы перед собой вопросы, а не обвиняли Бога в том, что Он насадил смерть рядом с жизнью и сказал: «Выбирай, что тебя больше привлекает».

Это рождает надежду, веру и радость, потому что наряду со знанием, получаемым из видимого мира, который мы наблюдаем, который изучаем, к которому приобщаемся, для нас не закрыт другой путь познания Бога и самих себя. Это величайшее чудо, и здесь происходят одновременно две вещи: когда человечество, все мы, вглядываемся в тварный мир, так же как мы вглядываемся в икону или слушаем музыку; когда мы любуемся красотой мира, пытаемся познать его тайну в науке, мы одновременно познаем Живого Бога. Разумеется, это относится не ко всем: есть художники или ученые, которые без остатка вовлечены в свои изыскания, но в сердцевине их поиска, знают они это или не знают, — изначальное действие Бога, Который создал мир таким, каков он есть, и позволяет ему раскрываться перед нами в познаваемости, смысле и красоте.

С другой стороны, путь познания Бога через приобщение к дереву жизни не закрыт для нас: мы все еще можем приобщаться к Богу в молитве, в вере, в доверии, в верности Его заповедям, которые даны нам в помощь на пути к спасению, к познанию Бога, к встрече с Ним. Оба пути открыты для нас. Эта одна из тех дивных вещей, которые я переживаю и которой хотел бы поделиться с вами, и надеюсь, то, что я говорю, — верно. Если ваш опыт подскажет вам, что мое видение ошибочно, отвергните его, но, отвергнув, помогите мне увидеть, где истина.

Но в процессе поиска обнаруживается несколько вещей. В первую очередь, когда человечество ищет Истину с большой буквы через дерево познания, абсолютная ясность видения, которая возможна только при предельной приобщенности к Божьей премудрости, замут няется. И эта потемненность отражается на нашем восприятии Самого Бога и на нашей духовной жизни. Это — полумрак, окутавший все творение, полумрак, в котором присутствует свет, но присутствует и мрак заблуждения. И только когда мы обращаемся к святым, мы обнаруживаем людей, которые настолько приобщились к Богу, что начали видеть мир таким, каким он в действительности был и есть, тогда как мы (я уже говорил об этом) воспринимаем мир в полумраке. Мы видим зыбкие очертания, как видели бы дерево, отраженное в пруду, воды которого возмутил ветер. То, что мы видим, — истинно, но это не абсолютная, незамутненная, просвещающая истина.

И поэтому нам не нужно страшиться одного пути и стремиться придерживаться исключительно другого. Мы живем в мире, в котором невозможно приобщаться к одному только дереву жизни, но мы можем приобщаться к нему. Свет Божий все еще сияет и озаряет все стороны жизни. И нам необходимо со всех сторон обдумать, что из этого следует.

Мне хотелось бы сделать вступление к тому, о чем собираюсь говорить в следующий раз. Человек, понимаемый как ан тропос, человеческий род, изменился из за двойственности своего поиска. Он уже больше не ищет полноты истины в приобщенности к дереву жизни, но все еще ищет полноту истины, и нет иной полноты истины, кроме как в Боге. И в процессе поиска с человеком нечто случилось. Об этом мы еще будем говорить в следующих беседах, но меня особенно поражает и глубоко задевает судьба Каина, его детей и потомков и судьба человечества, оказавшегося вне непосредственной приобщенности к Богу Здесь я остановлюсь, потому что хочу говорить не слишком сжато, а как можно полнее выразить то, чем пытаюсь поделиться. Из первых глав Книги Бытия мы узнаем, что решение Адама и Евы вкусить плод дерева познания повлекло за собой ряд событий: они сами изменились, изменились их отношения, затем произошло все дальнейшее. И мы склонны считать, что последующие события — это сплошь только разрушительное бедствие, но при всем том обнаруживаем, что сын Каина и его потомки, то есть именно Каин и его семья, стали строить города, создали промышленность, искусство и музыку (Быт. 4: 1722). Все это не могло возникнуть из пустоты, из зла. К этому мне хотелось бы вернуться в следующий раз.

Надеюсь, вы меня простите за то, что я повторяю одно и то же в разном контексте, но я ищу ясности и подлинного знания и хочу поделиться с вами своими вопросами и ответами, которые едва начинают зарождаться.

8. БОГ ПРИХОДИТ НА ПОМОЩЬ

Как вы уже знаете, содержание этих бесед — вопрошание. Наша цель в этом году — ставить перед собой вопросы, которые мы обычно обходим стороной, потому что боимся, что они могут поколебать или ослабить нашу веру в жизнь, в Бога, в Церковь. И я намерен продолжать в том же ключе.

Те из вас, кто был на прошлой беседе, возможно, помнят, как, опираясь на отрывок из святого Иринея Лионского, я отметил тот факт, что Бог определил нам два пути: путь жизни, который состоит в приобщении к Нему безраздельно, абсолютно, в вере и в жизни; и путь познания, который не ведет к погибели, но к пониманию Божьего произволения через сотворенный Им мир, к открытию для себя Творца через Его творение. Первый путь — путь святых, но он открыт для каждого из нас, и каждый из нас в свою меру, с большей или меньшей полнотой, с большей или меньшей цельностью, более или менее успешно открывает для себя Бога через молитву, через приобщение к Нему, через исполнение Его воли, через общую с Ним жизнь. Но многим людям, миллионам людей по той или другой причине недоступно такое непосредственное приобщение к Богу. И среди христиан не все обладают цельностью устремлений, мужеством, неразделенно стью веры, которые позволяют встретиться с Богом лицом к лицу, постоянно предстоять перед Ним и познавать Его в непосредственном молитвенном общении, когда Бог открывается нам по мере того, как мы открываемся Ему.

Я уже обращал ваше внимание на то, что нам необходимо приучить себя: прежде чем приступить к чтению утренних или вечерних молитв, мы должны стать перед лицом Божьим и, помолчав, сказать Ему и себе: «Господи, я еще не ощущаю Твоего присутствия, но знаю, что Ты здесь, и благодарю Тебя за то, что Ты в Своем смирении, в сострадании ко мне и ко всем людям позволяешь находиться в Твоем присутствии. Если будет на то Твоя воля, дай мне его почувствовать, ощутить его, но и без того я знаю наверняка: Ты здесь». И потом немного помолчать в Его присутствии, в уверенности, что Он рядом.

Я уже приводил вам отрывок из жития одного из западных святых XIX века, Арского кюре , который был подлинным святым Божьим. Он был священником в крохотной деревушке около Лиона во Франции. И каждый раз, когда он приходил в свою церковь, он видел там старика, который сидел неподвижно и ничего не делал. И однажды кюре спросил его: «Дедушка, что ты делаешь часами в церкви? Губы твои в молитве не шевелятся, четки ты не перебираешь. Что ты здесь делаешь?» И старик взглянул на него и сказал: «Он смотрит на меня, я смотрю на Него, и нам так хорошо вместе». Это — прямой путь, которым мы можем приобщаться к Богу и узнавать о Нем: по мере того как Его жизнь вливается в нас, мы получаем о Нем не умственное, а простое, непосредственное знание. На другом уровне такого рода знание у нас имеется о любимых или любящих нас людях, с которыми мы можем сидеть молча и ощущать себя счастливыми, общаясь во взаимной открытости и любви.

Другой путь, путь познания, который состоит в том, чтобы всматриваться в творение Божие, в пути Божии в жизни и в истории, — в некотором смысле кружной, но он тоже может привести нас к глубокому пониманию Бога. Я привел вам пример, как мы опознаем руку иконописца, глядя на икону. Мы не только видим, что на ней изображен Христос, но можем сказать: эта икона была написана таким то или такимто художником. То же самое относится ко всем формам художественного или другого творческого опыта. И, продолжая эту мысль, я обратил ваше внимание на то, как читая начало Ветхого Завета, можно обнаружить, что путь, который отдалил часть человеческого рода от Бога, еще не был окончательной погибелью. К этому я вернусь, но вначале мне хотелось бы еще раз отметить нечто, как мне кажется, для нас чрезвычайно важное.

После того как Каин убил своего брата, ему было приказано покинуть область Божественного Присутствия (Быт. 4: 11 12), потому что невозможно сочетать в себе радость приобщения к Богу с ненавистью, которая толкнула его на убийство. И он ушел. Но в Книге Бытия написано (и это мы зачастую забываем), что ушел он вместе со своей семьей и что именно они построили первые города и изобрели ремесла (Быт. 4: 1722), поэтому здесь говорится не об окончательном разрушении. Этим людям пришлось искать свой путь мучительно, в отсутствии Бога, будучи как бы отвергнутыми Богом, Который запретил им воображать себя Его народом, раз они избрали поступать наперекор всему тому, что есть Бог. Это важный момент. К нему я вернусь в другом контексте, но сейчас хочу подчеркнуть: сама возможность открывать для себя Бога через красоту, через науку, через все человеческое (а человеческое не равнозначно разрыву с Богом, потому что ничто человеческое не чуждо Ему по своей сущности) указывает на то, что Бог не сажал наряду с деревом жизни дерево, несущее смерть. И тот факт, что человеческий род преимущественно выбирает путь дерева познания, означает не погибель для него, не отчуждение от Бога, а означает вступление на длинную, кружную дорогу человеческой истории, как мы это видим в Ветхом Завете и истории всего мира. К этому я еще вернусь, но мне хотелось бы подчеркнуть, что раз так, то не Бог причина нашего разрушения. Если бы Бог посадил дерево жизни и привлекательное, соблазнительное дерево, несущее смерть, то Он бы нес ответственность за падение Адама и Евы. В контексте слов святого Иринея Лионского мы можем взглянуть на историю человеческого рода с надеждой.

Но есть еще один момент, столь же трагичный. На него мне указали много лет назад, а после прошлой беседы он снова пришел мне на ум. Это ситуация с Иудой.

В случае с Иудой мы видим, как Христос призывает двенадцать учеников с тем, чтобы они были с Ним рядом, слушали бы Его наставления, сопровождали Его повсюду, созерцали Его дела и стали бы неотъемлемой частью спасительного действия Божьего. И среди них был один, который в конце концов предал Христа в руки Его врагов на смерть. Это так ужасно и так трагично. Нам известно, что ученикам не всегда удавалось устоять в своей верности Христу. Временами их одолевал страх. Вспомним, как Христос, покинув Иерусалим после конфликта с законоучителями, обратился к ним и сказал: «Мы должны вернуться». Ученики возразили: «Но иудеи хотели убить Тебя!» И Он ответил: «Да, но Лазарь умер». И все молчали, кроме одного, который сказал: «Пойдем с Ним и умрем с Ним» (Ин. 11: 716). Это был Фома, которого мы часто называем «неверующий», потому что после Воскресения, когда ученики возвестили ему, что встретили Христа и что Он воскрес, Фома не смог им поверить. Мы видим только эту сторону его жизни, но есть еще и другое измерение. Фомы не было, когда Христос явился десяти ученикам (Иуда к тому времени повесился). Ученики исполнились радости и захотели поделиться этой радостью с Фомой. Он посмотрел на них и увидел их ликование, но не увидел перемены, они оставались теми же, какими он знал их всегда, за исключением того, что изменилось их настроение: страх сменился радостью, потерянность сменилась уверенностью в себе. И он сказал: «Если не увижу Его воскресшим, не поверю» (Ип. 20: 25).

Позже, когда люди встречали учеников Христа, в подлинности их проповеди убеждали не слова, а само их присутствие: они говорили со властью исполнившего их Святого Духа, через них Бог провозглашал Свою истину. Но в момент встречи с Фомой Святой Дух еще не сошел, и Фома увидел десять человек, которые совсем недавно в страхе укрывались в доме Иоанна Марка, а теперь были обнадежены, даже больше — торжествующе счастливы, что Наставник, Которого они любили превыше всех, жив. Но сами они еще не изменились. Фома был прав: слов, ликования не достаточно, и поэтому Христос явился ему и позволил воочию убедиться в Воскресении.

От Христа отрекся еще один ученик. Когда Христос стоял перед судом, служанка подошла к Петру и сказала: «Ты тоже один из них». И он испугался. Его Наставник арестован, на что ему было надеяться? Он испугался и сказал: «Я не знаю этого Человека». Так повторилось трижды. В конце концов он вышел вон со двора, потому что не смог больше этого выносить. И в этот момент Христос обернулся и посмотрел на него, и Петр разрыдался (Мф. 26: 75).

Христос и Петр снова встретились, когда воскресший Христос явился Своим ученикам. Они встретились снова, и Петр получил прощение, узнал, что он все еще любим безмерно и что у него есть право, да, право называться учеником, потому что теперь, после всего произошедшего, его вера стала тверже, чем раньше. У него появилась уверенность другого рода. Он был другом Христа, а теперь стал другом Сына Божьего, воскресшего из мертвых.

Но что стало с Иудой? Иуда повесился. Осталась ли для него какаяни будь надежда? Существовала ли для него какаянибудь надежда? А если нет, то как это трагично! Ведь Христос Сам призвал его в ряды Своих учеников. И на Тайной вечере Он обратился к нему и сказал: «Иди и, что намериваешься сделать, делай быстро» (ср. Ин. 13:27). А Иуда намеривался предать своего Наставника в руки врагов, на смерть. Но так ли это?

Я думаю, мы можем заново продумать эту ситуацию и поставить перед собой вопрос, который только что прозвучал: так ли это? Или, как предположил человек, которого я уважаю и ценю, произошло нечто другое? Может быть, Иуда почувствовал, что настал решающий, критический момент  и пришло время кризису разрешиться? Может быть, он намеривался ускорить развязку, сделать так, чтобы люди прозрели во Христе побеждающего Спасителя? Иуда не собирался убивать Христа, его намерением было создать кризисную ситуацию, в которой Господь проявил бы Себя и показал бы всем, Кто Он: Господь побеждающий, Спаситель, Сын Божий, ставшим Сыном человеческим. Иуда не понимал путей Божиих, но он не думал помешать исполнению Божьей воли.

Примечательно, как об этом рассказывается в Евангелии: Иуда приходит с толпой в Гефсиманский сад, и ему велят показать преследователям, врагам Христа, кто из находящихся там людей — Христос. По ветхозаветному закону для того, чтобы свидетельствовать против когото, нужно было возложить руки ему на голову и произнести обвинение. И в том случае, если свидетельство ошибочно или ложно, обвинителю приходилось нести наказание, которое человек, им обвиненный, заслуживал бы по закону. Иуда рук не возложил. Он указал толпе на Христа поцелуем, потому что не хотел обвинять Его, будто Он — враг закона, изменник.

Христа взяли. Иуда ожидал Божьей победы, но вместо этого увидел поражение своего Наставника. Христос был взят, потом был суд перед Пилатом, суд перед Каиафой, крестный путь, распятие. Иуда намеревался спровоцировать решающее противостояние и ускорить победу

Христа, но не достиг ничего, как ему показалось, кроме окончательного уничтожения своего Наставника. Наставника не стало, и Иуде не у кого было просить о прощении. И он повесился.

И здесь встает последний вопрос: означает ли это, что все для него кончено? Все ученики в тот или другой момент так или иначе поддавались страху, проявляли неверность, но у всех оставалась возможность вернуться к своему Наставнику, открыть Ему свое сердце, молить о прощении, признать свои ошибки. У Иуды такой возможности не было. Но так ли это?.. Этот вопрос я задал несколько лет назад епископу, которого ценю и уважаю. Он посмотрел на меня и сказал: «Все ученики встретили Христа и обрели мир в этой встрече. Почему вы думаете, что этого не произошло с Иудой?» — «Но когда?» — «После Своей смерти Христос сошел в ад, в то самое место, где был Иуда, и они встретились». Разве мы не можем надеяться, надеяться со всей болью и ликованием сердца, что в этот момент Христос обратился к Иуде и сказал: «Ты намеревался приблизить Мою победу, и ты приблизил ее, но ты не знал как. Приди, мир тебе!»

Я хочу, чтобы вы об этом задумались, потому что слишком легко назвать Фому неверующим, а Иуду предателем. Но затем мы обращаемся к Евангелию и видим, что в момент кризиса Фома оказывается самым мужественным из учеников, а Иуда — самым трагическим персонажем Евангелия. И мне хотелось бы, чтобы вы это продумали. Я делюсь с вами, как сказал в самом начале, своими мыслями и нащупываемыми ответами. Я — в состоянии поиска, так же как и вы, и делюсь с вами этим поиском и выводами, к которым пришел на сегодняшний день, и тем, какую это вселяет надежду.

На этом я закончу свою беседу, и мне хотелось бы, чтобы вы продумали то, о чем в ней говорилось. Многое вам уже приходилось слышать от меня. Но вы, должно быть, уже привыкли к тому, что я очень часто повторяю одно и то же в разных контекстах, которые придают новый смысл, новое значение сказанному, по крайней мере, помогают мне размышлять — размышлять о дереве познания и о том, каким образом вся история человечества, вся культура, вся слава и трагедия человеческого рода является одновременно путем познания Бога и Христа.

И будем также помнить: когда мы говорим о двух деревьях, дело не в том, чтобы выбрать одно и отвергнуть другое. Они взаимосвязаны. И когда мы ведем поиск истины в истории, наш поиск происходит внутри той самой истории, которая вместила присутствие Господа Иисуса Христа. Он пребывает в истории. К этому я буду возвращаться снова и снова, потому что ощупью пытаюсь найти способ это выразить. Но, мне кажется, нам чрезвычайно важно верить в историю человеческого рода, верить в предназначение мира, в то, что все, происходящее в мире, — часть его постепенного восхождения через взлеты и падения, трагедию и славу к откровению грядущего Бога.

9. ОБРАЗ И ПОДОБИЕ

Продолжая тему размышлений и вопро шания, я первоначально полагал вернуться к последней беседе и зачитать несколько писем, которые получил в ответ на нее. В этих письмах то, о чем я говорил, представлено немного иначе, а в некоторых случаях — совершенно с другой точки зрения. И это меня обрадовало, потому что цель моих бесед — постараться привлечь всех нас, каждого из нас к размышлению над вещами, которые кажутся настолько очевидными, настолько привычными, что не вызывают вопросов, но тем не менее полны тайны и требуют от нас не только умственного усилия, но и постоянного духовного роста, который позволяет на новой глубине понимать то, что открывается нам в Священном Писании в свете и силой действующего в нас Святого Духа. И это не вопрос образованности или простой начитанности в Священном Писании. Священное Писание пронизано благодатью Божьей, и, только приобщаясь к этой благодати, открываясь Святому Духу к Которому мы ежедневно обращаемся: приди и вселись в нас, очисти нас от всякой скверны, Дух истины, Дух жизни, — мы можем понять Писание, которое порой представляется нашему поверхностному взгляду таким простым и ясным, а нашему помраченному уму — таким странным, подобно тому как человек временами нам представляется предельно понятным изза того, что мы не прозреваем в его кристальной прозрачности тайну и глубину личности, а временами — странным и непостижимым, потому что наше внимание отвлекается на внешнюю оболочку.

Но письма я оставлю на следующий раз, потому что прежде, чем мы к этому подойдем, мне хотелось бы сказать нечто о судьбе человека — человека, понимаемого как антропос, человеческое существо, посмотреть, что об этом говорит Писание.

Для начала мне хотелось бы напомнить, что там рассказывается, как Бог Своим словом вызвал к бытию все существующее и, разумеется, все когдалибо существовавшее, и в начале Он сотворил то, что на языке Священного Писания называется хаосом. Когда мы слышим о хаосе, мы обычно представляем себе разруху, развалины города, разбитого бомбами или землетрясением. Мы никогда не думаем о хаосе как о первобытном состоянии, но мне кажется, нам чрезвычайно важно отдавать себе отчет в том, что хаос, о котором говорит Ветхий Завет, — это состояние первозданного мира, в котором все было возможно, мира таящихся возможностей, еще не обретших форму, не ставших формой. И нам говорится, что над этими громадными, неисчерпаемыми возможностями веял Дух Божий, вызывая их к бытию. И, постепенно созревая, одна за другой все эти потенциальные формы бытия, сотворенные Богом, начинали проявляться. Я не собираюсь пересказывать всем известные отрывки из Библии, но из этого нам важно для себя отметить, что Дух Божий вызывал к бытию все, что возможно было вызвать, и все, способное к существованию, постепенно начало появляться в первоначальной гармонии.

Потом настал момент, когда все скрытые возможности, которые естественным образом могли зародиться велением Бо жиим, велением Духа Святого, практически развились до своей полноты, и оставался еще один шаг, который не просто представлял собой еще одну ступень в развитии сотворенного мира. Это был как бы скачок, движение вперед, ввысь, вглубь, не просто шаг в ряду событий, а изменение: был сотворен человек. Разница между сотворением человека и всех других существ в том, что Бог вдохнул в человека Свою жизнь. Благодаря этому действию Божьему, человек отличается от всех других тварей. Человек, человеческое существо, как это представляется, как понимает часть или большинство церковных писателей, совмещал в себе все возможности мужского и женского бытия. Это было не два существа, а одно, все еще бесконечно сложное, в котором две заложенные возможности не разделились, не развились до своей полноты, не существовали раздельно. И все же оно было сотворено по образу Божьему: Бог Един в Троице, человек един в двоице. Как происходили рост и развитие человека — не говорится, но что то должно было происходить, потому что постепенно назрел момент, когда с этим существом, которое содержало в себе таящиеся возможности мужского и женского, должно было нечто случиться.

В Библии говорится, как Бог привел к нему всех сотворенных животных, и человека, антропос, поразило то, что у всех есть пара и только он — один. И когда он это осознал, когда он осознал, что с ним должно произойти нечто новое, настал момент Богу разделить это сложное существо на мужчину и женщину. Нам говорится, как Бог навел на него глубокий сон и разделил человека на Адама и Еву. И меня поражает то, что здесь описывается не одностороннее действие Божие. Человек, антропос, осознал: с ним может произойти нечто большее, он еще не достиг своей полноты, и в ответ на это Бог отделил, выделил в едином существе два пола.

Примечательно, что Адам, увидев перед собой Еву, не стал рассматривать ее как новое существо, как бы спрашивая: «Кто она? Она не похожа на меня», а сказал: «Я — это я, она — это она, она — женское выражение моего мужского начала» — «иш» и «иша» на иврите. Он увидел в ней как бы отраженного себя. Но отражение — это не личность, а он увидел личность, которая одновременно была им и его исполнением . По словам одного богослова, это была одна личность в двух лицах. Одна личность — человеческое существо, достигшее такой степени зрелости, что оно разделилось на два существа, которые могли смотреть друг на друга и узнавать друг в друге самих себя. Их ничто не разделяло, между ними не было противопоставления, было только видение полноты, совершенства — полноты, которая не могла вместиться в одного из них, потому что все заложенное богатство возможностей не могло бы найти свое выражение в одном существе. Это было чудо. Каждый увидел в другом себя, облеченного в дивную красоту. Они увидели в другом свое исполнение, увидели, что вместе они — одна личность. И это было началом их совместного существования, о котором нам известно только из Священного Писания. Но какоето представление о нем время от времени мы получаем из истории и, разумеется, из жизни окружающих нас людей, когда двое, полюбив друг друга в чистоте сердца, в чистоте чувств, становятся едиными и в то же время не перестают оставаться особенными.

Замечательно то, что Адам и Ева видели в другом себя, иное существо не в противопоставлении, а во взаимном исполнении. И только после падения (и об этом мы уже говорили) они посмотрели и обнаружили другого. По словам одного писателя, когда они были первоначально сотворены, они узнавали друг в друге alter ego — мое второе я, когда же грех вошел в их взаимоотношения, они взглянули и увидели ego, себя, и alter — другого. В этом, опятьтаки согласно некоторым писателям, заключается смысл отрывка, в котором нам рассказывается, что Адам и Ева увидели свою наготу. Пока они были едины в двух лицах, о наготе речи не шло, только изменившись, они обнаружили, что стали чужими и нагими. В этом заключено нечто исключительно важное для нашего взаимопонимания: нам невозможно вернуться назад, в состояние до падения, но мы можем вырваться за пределы падшего мира в ином направлении: благодатью Божией в искупляющем действии Иисуса Христа, в тайне Церкви, которая неизреченным образом соединяет нас, мы можем обнаружить, что мы едины.

Если говорить в категориях опыта, выраженного в художественных произведениях, то в них дается много примеров страстных отношений, когда один из двоих или оба человека относятся друг к другу хищнически, наподобие диких зверей, стремясь завладеть, использовать друг друга. Но из той же литературы мы узнаем, что в отношениях между людьми порой проявляется таинственная вещь, называемая целомудрием, в тех случаях, если их любовь — не голод, не собственничество, не попытка завладеть другим человеком, а открытость, самоотдача, если они соединяются во взаимной любви, сердце к сердцу, помышление к помышлению и даже тело к телу не как хищники, а как существа, которые полностью отдают другому себя — самый драгоценный дар. Падение разрушило отношения между людьми: только благодатью Святого Духа в длительной борьбе человеческий род все полнее и полнее заново обретает их во Христе и в Духе.

А в тот момент Адам и Ева обнаружили, что они нагие, что они чужие. Себя человек не воспринимает нагим, только другого можно увидеть в категориях противопоставления. И тогда все в их отношениях изменилось. Библия говорит нам, что Адам познал Еву, но не в смысле более совершенного и более глубокого знания, а в разговорном значении этого слова, в смысле сексуального обладания. Это — новые отношения. Адам и Ева, как я пытался объяснить, первоначально были едины, теперь они стали едины на совершенно другом уровне, на котором их взаимоотношения колебались (я говорю уже не об Адаме и Еве, но о людях вообще) между хищничеством наподобие диких зверей и взаимной самоотдачей, душевной и телесной. Это — две крайности, а между ними — любовь, которая порой — самоотдача, а порой — жадность. Такова ситуация падшего мира: в нем все еще присутствует Божественный свет, в нем все еще присутствует чистота, но прежде, чем они составят полноту человеческого существа и человеческих взаимоотношений, предстоит борьба, людям предстоит отказаться от всего того, что превратило одну личность в двух лицах в две разобщенные личности, которые теперь снова должны вырасти в единство.

И Книга Бытия повествует о новых взаимоотношениях, установившихся между людьми. Адам и Ева уже не говорят больше друг другу: «Ты — я сам, явленный в красоте, о которой никогда не подозревал». Они вступили в новые отношения, о которых Бог сказал, что влечение жены будет к мужу, а он будет господствовать над ней (Быт. 3:16). Бог не выносит приговор. Слово «будет» — не приказ, не решение Божье, оно просто отражает тот факт, что эти две силы рождают нестабильные отношения, которые могут меняться от греховности до совершенства.

В предыдущих беседах я говорил о том, что наш мир пребывает в состоянии полумрака. То, что Бог однажды дал, Он никогда не отнимает (ср. Рим. 11:29), Его образ остается в нас, но он присутствует прикровенно, в полумраке или, пользуясь сравнением, которое я вам однажды приводил, словно отражение деревьев в воде. Пока поверхность воды совершенно гладкая, отражение в точности такое же, как сами деревья, но достаточно легкого ветерка — и покой нарушен, отражение теряет очертания. Такова ситуация, в которой находится все человечество: ситуация тумана, полумрака, неопределенности. Реальность никуда не исчезла, и это дивно, но мы потеряли способность видеть только ее совершенство.

И вот смерть постепенно вошла в судьбу человеческого рода. Пока Адам и Ева были едины, одной личностью в двух лицах по образу единства Святой Троицы, между ними не было противопоставления, смерть не имела над ними власти, потому что она появилась как результат разрушения их единства, словно трещина, расколовшая икону надвое. Смерть стала овладевать человеческим родом. Если дальше читать Книгу Бытия, то мы обнаруживаем родословие Ноя с указанием немыслимого для нас возраста его предков. Точный ли это был возраст или приблизительный или это попытка выразить нечто в цифрах, мы не знаем, но можем заметить, что цифры, которые вначале были огромными, становились все меньше и меньше. Жизнь людей укорачивалась, и в Библии есть отрывок, где описывается, как смерть постепенно овладевала людьми (Быт. 5:16:3). Сперва оставался мощный запас изначальной полноты, впоследствии он постепенно растрачивался под действием греха, несовершенства и смерть обретала все большую и большую власть. И это — наша ситуация. Мы живем в мире, который, как я уже говорил, пребывает в тумане, в полумраке, похож на зыбкое отражение в воде, и в этом мире, по мере угасания света, стала властвовать смерть.

И все же для нас смерть — не последнее слово. В этом состоит чудо Воплощения и того, что происходит благодаря Воплощению, благодаря действию Святого Духа, благодаря тому, что Бог и человеческий род никогда не были полностью разъединены человеческим грехом. Человеческий грех бессилен отделить нас от Бога, потому что наше единство с Богом, наша близость к Нему основана на Божественной любви, а не на нашей.

К сожалению, я очень устал сегодня. Я надеюсь, вы простите, если на этом закончу свою беседу. Мы немного помолчим и вместе помолимся, и потом я буду рад дать Божье благословение всем, кто захочет его получить.

10. В ПОЛУМРАКЕ ИСТОРИИ*

Я уже не раз повторял, что цель наших бесед — ставить вопросы: ставить вопросы перед собой, всматриваться в то, что представляется таким простым и очевидным, но порой оказывается для нас серьезной проблемой, вызовом. После моей прошлой беседы я получил письмо с комментариями по поводу ее содержания. Письмо мне кажется таким ценным и интересным, что я попросил его автора сегодня перед тем, как я начну свою беседу, прочитать его вслух. Ознакомьтесь с ним и примите его к сведению. Теперь я приглашу Джиллиан Кроу  прочитать письмо.

«Я изложила свои возражения но поводу того, что говорил владыка. Первое касается дерева познания. Если я поняла

Вас правильно, Вы говорили о том, что Богу любви было бы не свойственно посадить в Эдеме дерево, несущее смерть. Однако, согласно Книге Бытия, Он несомненно это сделал, а также позволил там находиться сатане, поэтому мы не можем уйти от того факта, что смерть вошла в мир. Но смерть присутствовала в мире задолго до этого и, похоже, является естественной составляющей тварного мира. Я не знаю, что об этом говорит Церковь, но смерть после вкушения плода дерева познания — это другая смерть, разрушительная, неестественная, которая впоследствии была упразднена во Христе. Сотворенный Богом мир существует но поразительному принципу: жить можно, только питаясь другими живыми существами, будь то растения или животные. И все религии признают, что растения и животные, даже люди должны приноситься в жертву Богу. И мне кажется, что в этом состоит удивительное таинство всего библейского процесса: весь Ветхий Завет — это приношение Богу. И в конечном итоге Бог отдает нам Себя. Это — обратное тому, что происходит в окружающем нас мире: Бог должен бы быть последним звеном в пищевой цепи, поедая нас. Весь процесс смерти и принятия пищи указывает на тайну Самого Христа.

Мое второе замечание касается Иуды. Владыка сказал, что намерением Иуды было не предать Христа, а спровоцировать кризис. Я не понимаю, как это можно вывести из слов апостола Иоанна, согласно которому Христос говорит Иуде: Что делаешь, делай скорее (Ин. 13:27). Кроме этого, в Евангелии от Иоанна говорится: и вошел в него сатана (Ин. 13:27). И весь отрывок определенно говорит о предательстве, и предыдущее замечание Христа, что лучше было бы не родиться человеку, который предаст Его, никак не похоже на описание участи того, кто хочет спровоцировать кризис. Книга Деяний ясно говорит о злонамеренности Иуды. Имеется также евангельское свидетельство о том, что Иуда был нечестен с деньгами. Деньги были одним из мотивов его предательства, и он торговался о цене с первосвященником. Возвращая тридцать сребреников, он признается в том, что предал невинного Человека. Далее, тот факт, что Иуда указал на Христа целованием, а не знаком юридического обвинения. Первосвященник намеренно не стал использовать Иуду как обвинителя. Мнение о Христе уже было составлено, не этого ждали от Иуды. И, мне кажется, Церковь признает это в словах, которые читаются перед причащением: «Ни лобзание Ти дам, яко Иуда». Священники обмениваются поцелуем перед причащением. Логически можно предположить, что Церковь должна считать поцелуй дьявольским действием. В этом состоит тайна и нелогичность Божьего прощения.

Мне кажется, что можно получить неопровержимый аргумент в пользу того, что Иуда — предатель, из человеческого опыта. Временами, я уверена, мы ощущаем себя Петром, который отрекся от Христа, но нам также знаком чудесный опыт Христова прощения. Но временами — и здесь я, разумеется, говорю о себе — мы ощущаем себя Иудой, когда опытно понимаем, что не только Иуда предал Христа в широком смысле. Это, несомненно, происходит из человеческого желания освободиться от Бога, полностью уничтожив Его. И сводить это к тому, что

Иуда хотел спровоцировать кризис, мне кажется, означает не заметить самый трагический аспект драмы. Нет сомнения в том, что Иуда собрал в себе все намеренное, убийственное безбожие, которое существовало во все времена и в котором мы тоже имеем свою долю. Нужно сознавать, что наши поступки — это не провоцирование Бога на какоето действие, а акт настоящего предательства. Встреча Бога с Иудой в аду — это нечто внушающее благоговение и согласуется с нашей верой в Бога любви».

Я очень благодарен Джиллиан Кроу за ее отклик, такой четкий и такой резкий, на то, о чем я говорил и что, возможно, было по меньшей мере неполным и в чемто ошибочным. Продумайте ее замечания и примите их как поправку к моей последней беседе, потому что, я думаю, нам очень важно быть правдивыми и цель нашего разговора, как я не раз напоминал, — размышлять и делать правильные выводы. Во всем ли она права или нет, должен решить каждый для себя, продумав мои слова, ответ Джиллиан, но также и другие беседы, которые я проводил.

Теперь продолжим наш разговор. Если вы помните, мы остановились на том, что после падения человека мир вступил в период, который, как мне помнится, я назвал полумраком истории. Того ясного, сияющего, всепроникающего и всепро свещающего света, который был началом Творения, который был сотворением мира, который был дыханием Святого Духа на все, вызванное к бытию словом Божьим, такой полноты света в мире не стало. Мы вступили в полумрак истории человеческого рода, который будет рассеян новым светом в конце времен.

Вглядимся в происшедшее. Как вы помните, в прошлый раз я говорил о человеке, антропос, о том, как человеческое существо — одна личность в двух лицах — распалось надвое, и эти двое вместо того, чтобы видеть в другом себя, явленного во славе и совершенной красоте, стали смотреть друг на друга как на alter ego — другое я. Слово «другой» очень страшное, в нем содержится признание того, что другой, да, конечно, это я, но «я» иное — «не я», между нами есть различие, есть расстояние, есть отчуждение. И таким образом цельность человека распалась на две сущности. Но разделение на две сущности не было окончательным разрушением: две сущности продолжали обладать почти всем, чем человек был наделен первоначально, и сверх того были призваны к гораздо большему, потому что в конечном итоге от женщины, от Приснодевы Марии родился Сын Божий. Но вся история, как я уже не раз повторял, в определенном смысле — полумрак. То, что было абсолютно отчетливым, теперь мы способны различить лишь смутно, с долей неуверенности, мы видим друг в друге alter ego, «другое я», и, как бы ни становились близки, только через все углубляющееся приобщение к Богу, через принятие Святого Духа, через приобщение к Нему, через преображение мы начинаем возвращаться к изначальным отношениям и дальше, за их пределами, вырастать в новые. Это происходит только с отдельными людьми, не мгновенно и не одновременно со всем человечеством, поэтому в то время, как одни вырастают в святость в своей личности и в своем отношении к людям, другие падают все ниже и ниже. И это проявляется поразному.

В начале Книги Бытия, в пятой и шестой главах, рассказывается о катастрофах, о людях, которые все дальше и дальше отходили от Бога и становились чуждыми своему первоначальному призванию и служению. Вспомните тех, о ком Книга Бытия говорит: они настолько погрузились в материальный мир, сделались настолько чуждыми духовному, божескому, что Бог посмотрел на них и сказал: эти люди стали плотью и больше ничем (Быт. 6:3), в них не осталось ничего, кроме материальности. Человек таким быть не может. Вспомните Содом и Гоморру: зло настолько овладело двумя городами, зло в них приняло такие размеры, что только их уничтожение спасло человеческий род от полного развращения. Вспомните рассказ о Потопе. Из этих примеров мы видим, в каком положении мир оказался после падения и в каком находится сейчас. Есть люди, которые остаются открытыми Богу, они приобщаются ко Святому Духу, вырастают во Христе в меру своего призвания, но есть и такие, которые отпадают от Бога все дальше и дальше. И это затрагивает не только человеческий род. Мы читаем в Книге Бытия страшные слова о том, как все остальное творение было ранено, разрушено человеческим грехом. Людям, уцелевшим после Потопа, Бог сказал: «Теперь все животные отданы в ваши руки. Они будут служить вам нищей, а вы будете их ужасом» (Быт. 9: 23). И с этого момента люди стали питаться за счет убийства, убийства животных. Не в этом состоял замысел Божий, это результат падения человека, отчуждения его от Бога, неспособности жить благодатью Божьей. И мир остается таким: человеческий род живет за его счет, разрушая и убивая. Сначала люди, словно хищные звери, стали питаться животными, превратились для них в ужас, но со временем они принялись поглощать не только животных, но и все творение.

Вы, вероятно, лучше меня знаете, каким чудовищным образом человечество эксплуатирует весь тварный мир — не просто ради жизненных нужд, а ради выгоды и удовольствия. Страшно подумать: все, что падение, как рана, как разрушительная сила, привнесло в мир, все произошло через человека. И именно через человека мир должен быть восстановлен.

 

Во Христе было положено начало, но каков наш ответ? Мы верим в Христа, мы — Его ученики, мы живем в свете Божьей благодати, но можно ли сказать, что в нас отобразился Христос, можно ли утверждать, что всякий человек, повстречав любого из нас, посмотрит и скажет: «Я видел Христа, просиявшего в нем»?

Если обратиться к тексту Евангелия, то там перечисляется, какие качества отличают верующих (Мк. 16: 1718). Обладаем ли мы хоть одним из них? Мы довольствуемся провозглашением истины, которую святые пережили на опыте, а мы познали умственно. До определенного предела мы готовы жить в меру этой истины, но подлинно ли мы посланники Божьи, люди, посланные Христом в мир для того, чтобы преобразить его, не переделать, а преобразить в мир иной — мир Христов? Когда мы читаем Евангелие, неужели нам не становится понятно, что мы не можем называться учениками, верными учениками Христа? Мы «верим», и зачастую этим все исчерпывается, не полностью, нет, но в значительной степени. Мы верим в любовь, мы верим в прощение, мы верим в милосердие, мы верим в то, что призваны отдавать жизнь за ближнего, мы верим в то, что обязаны исповедовать истину и жить согласно истине. Но так ли это? Если говорить о нас лично, о каждом из нас в отдельности, гак ли это? Перед нами очень остро стоит вопрос: мы свидетели Христовы или нет? Недостаточно чувствовать, что Божья благодать действует в нас, животворит нас, помогает нам до известной степени стать Его учениками. Как это отражается на окружающих нас людях? Встречаясь с нами, встречают ли они Господа Иисуса Христа?

т

Есть место в статье К. С. Льюиса , где он размышляет о том, кто такие верующие, и пишет: «Когда люди встречают верующего, они должны, глядя на него, увидеть: статуя ожила» . Каждый из нас сотворен по образу Божьему, но мы словно статуи каменные, мы — таящаяся возможность, вероятность. У нас есть призвание, в какойто мере в нас отпечатлена красота, но жизнь, есть ли в нас жизнь? Вглядываясь в святых, мы видим, что они не обязательно прекрасны, как статуи, но они — живые. Преподобный Серафим не отличался красотой, святой Франциск Ассизский  тоже. Апостол Павел, по словам современников, имел на редкость уродливую внешность, но когда он говорил, весь облик его менялся и начинал сиять, становился прекрасным. Можно ли сказать, что нечто подобное происходит с нами в наших отношениях друг с другом и с окружающим миром? В них царит полумрак. Весь христианский мир пребывает в полумраке, но это не просто полумрак, в котором сохранилось немного света, померкшего в результате падения. Церковь — нечто более замечательное. Церковь, по определению некоторых богословов, это общество од

 

43 Франциск Ассизский (1182—1226) — св., основатель нищенствующего ордена, названного его именем. Он знаменует собой перелом в истории аскетического идеала, новую эпоху в истории западного монашества.

новременно и в равной степени человеческое и Божественное. Церковь — это полнота Божества, полнота человечества и полнота тварного мира, пребывающих в единстве благодаря Божьей любви, жертвенной самоотдаче Христа, излиянию Святого Духа, Который изменяет и преображает все существующее; благодаря жажде, устремленности, надежде тех, кто пал, но кто верит, — и не только верит в те или другие доктрины, а верит в Жизнь с большой буквы, верит в Бога, верит в то, чего, быть может, не знает, а только чует.

И здесь встает вопрос. Мне вспоминаются слова епископа Алексия (ван дер Менсбрюгге) : «Весь мир — как бы беспредельное пространство, в котором зажжена свеча. Свеча — это свет и огонь, и тепло, и откровение, это — само Божье присутствие и присутствие тех, кто в Боге. Свеча подобна купине неопалимой, которую видел Моисей. И этот свет льется, распространяется все дальше и дальше, и даже когда мы его не ощущаем, он пронизывает тьму. И поэтому нам никогда, никогда, — говорил епископ Алексий, — нельзя терять надежду и веру в тех, кого мы видим как бы во тьме. Свет достигает их, даже если нам этого не видно, и сами они его не ощущают, свет все равно светит».

Вот почему мир полумрака в каком то смысле — это мир, в котором все внимание должно быть сосредоточено на свете. Мы не всегда его видим, но он присутствует. Порой преграды рушатся, и мы начинаем видеть славу Божью. Мы видим славу Божью, воплощенную в святых, мы видим сияние Божественного присутствия в обычных людях. А это означает, что мы не имеем права судить, потому что нам не дано знать, отражает или нет опыт того или другого человека, не облеченный в христианские категории или вообще в категории веры, его общности с Богом, которое нам недоступно. Я, возможно, уже приводил пример молодого офицера, который подошел ко мне в России и спросил, верующий ли я. «Да», — ответил я. «А я, — сказал он, — атеист». Я говорю: «Тем хуже для вас». — «А что у меня общего с Богом, чтобы мне в Него верить?» Я его спросил: «Вы вообще во чтонибудь верите?» Он просиял и ответил: «Да, я верю в человека». И я сказал: «Это у вас общее с Богом, с той разницей, что Бог так верит в человека, как вы еще не научились верить. Он так верит в человека, что создал его, зная, что человек отпадет от Него, зная, что Его единородный Сын станет человеком и изза этого умрет. Вы когданибудь об этом задумывались?» И он посмотрел на меня и сказал: «Нет, мне нужно над этим поразмыслить». У него была общая с Богом безраздельная любовь к человеку, вера в человека в ту меру, какая была ему доступна, и неожиданно ему стало открываться нечто большее.

И это подводит меня к следующему моменту. Мы склонны отвергать все религии и верования, которые называем языческими. Но как они возникли? Если вдуматься в то, что про них написано, если вглядеться в людей, которые их исповедуют, где их корни? Я повторял не раз, что мы живем в полумраке утраченной памяти, и это очень важно сознавать. После падения человеческий род помнил, что было прежде, но уже не вполне отчетливо. Для того, чтобы отчетливо помнить, нужно быть свидетелем событий, для того, чтобы четко о них рассказывать, нужно помнить реальность происходившего. У человечества оставались только отрывочные воспоминания. Если познакомиться с содержанием языческих верований древних времен, то можно обнаружить, что в них присутствуют проблески истинного видения, но есть и провалы памяти. Кроме того, на языке падшего мира уже невозможно выразить то, что люди могли узнать и выразить только в не отпадшем от Бога мире. Поэтому мы можем посмотреть на языческие религии древности и нашего времени не как на враждебные нам, а как на верования людей, у которых сохранились дремлющие воспоминания, проблески знания о прошлом и которые стремятся соединить эти краткие проблески в систему, но, разумеется, не могут таким способом составить полноценную картину.

Я вам уже приводил разговор, состоявшийся у меня много лет назад с одним из замечательных богословов, который был человеком молитвы и молчания, и то, что он говорил, исходило из его сердца и опыта, — с В. Н. Лосским. Мы беседовали о языческих верованиях, и он сказал: «Вне христианства настоящего знания Бога нет». Я был слишком молод, чтобы спорить с ним, но не мог принять его утверждение, поэтому пошел домой (мы жили через дорогу), выписал восемь отрывков из Упанишад , древних индийских писаний, принес их ему и, да простить меня Господь за вранье, сказал: «Когда я читаю Отцов, то выписываю цитаты, которые меня особенно поразили, и всегда указываю имя автора, но вот восемь отрывков, где я забыл указать автора. Не могли бы вы посмотреть?» Он посмотрел и за несколько минут под каждой из цитат из Упанишад поставил имена величайших святых: Григория Богослова, Василия Великого, Иоанна Златоуста, Симеона Нового Богослова. И когда он закончил, я сказал: «Да, но все это из Упанишад». Он посмотрел на меня и ответил: «Мне придется пересмотреть свои взгляды заново».

Это не означает, что между язычеством и христианством нет разницы, это означает, что нет ни одной языческой религии, в которой не осталось бы ни проблеска воспоминаний о мире до падения. Но отрывочных воспоминаний недостаточно, человек не может жить отрывочными воспоминаниями. Нам всем свойственно создавать построения умственные или эмоциональные, нагромождать характеристики, подыскивать объяснения там, где на самом деле ничего нет. Поэтому давайте посмотрим на окружающий нас мир: на верующих, неверующих, язычников, людей всех убеждений и всех времен и поставим перед собой вопрос не о том, в чем они ошибаются, а о том, что в них является, возможно, последним проблеском, последней искрой вйдения не отпадшего от Бога мира.

К некоторым из этих моментов я вернусь, но сегодня закончу свою беседу. Давайте немного помолчим и затем вместе помолимся.

11. СВЕТ во ТЬМЕ

В прошлой беседе, говоря о человеческой истории, я употребил слово «полумрак». Мне хотелось бы вернуться к этому понятию, потому что оно занимает важное место в том видении вещей, которое у меня сложилось. Полумрак переживается в значительной степени как отсутствие света. В то же время, строго говоря, полумрак означает нечто среднее между светом и тьмой. Но можно также сказать, что полумрак (как это видно из истории сотворения мира и из наших упований на будущее) — период несовершенного света между двумя состояниями света сияющего, света невечернего. Читая о сотворении мира, мы узнаем, что Бог произносит: «Приди, Я люблю тебя!» — и мир рождается из небытия. Это момент, когда все творение погружено в Божий свет, в Божью любовь, когда тьмы нет, нет ни единой тени, все — свет. И нам говорится, что Христос — Свет мира, Он — Слово, Он — Творец (Ин. 1:110).

Таким было первое мгновение, когда все явилось из небытия в полноту света, — света, который был само бытие. Не было ничего, кроме света, кроме красоты, кроме радости, кроме приобщения к Тому, Кто Сам есть Свет. И мы ожидаем, что в конце времен, однажды, мы не знаем когда, придет день и Бог будет все во всем (1 Кор. 15:28), история завершится, добро и зло сразятся в страшной схватке, и Бог одержит победу, и снова не будет ничего, кроме Божественного света, пронизывающего, наполняющего, исполняющего все существа, которые когдалибо были вызваны Им в бытие, все, что ког далибо жило и существовало.

В период между этими двумя пределами, когда сиял свет невечерний, совершенный, поскольку это свет Самого Бога или, правильнее было бы сказать, поскольку этот свет — Сам Бог, простирается вся история тварного мира. Из начала Книги Бытия мы узнаем, как Бог, сотворив мир, посмотрел на Свое творение и сказал, что оно хорошо весьма (Быт. 1:31), оно способно быть светоносным, приобщаться к свету. Но потом совершилось падение. Свет не исчез, но с творением произошло нечто на разных уровнях, и мы об этом поговорим сегодня. Но вначале я хотел бы отметить следующее: первичным было то, что человечество утратило свою цельность и поэтому не могло больше полно, совершенно приобщаться к Божественному свету. Я уже говорил вам в прошлый раз, простите, если повторяюсь, что Адам был сотворен как цельное человеческое существо, содержащее в себе все потенциальные возможности мужского и женского начал, все, что составляет человеческую сущность. Но потом он развился, вырос, созрел, и пришел момент, когда разнообразие возможностей, которые в нем присутствовали, не смогли больше уживаться в одном существе. Тогда Бог привел к нему всех сотворенных животных, и человек увидел, что все они мужского и женского рода, не арифметическая единица, но двоица, которая была единой (Быт. 2:19). И в этот момент человек оказался способным, как я вам указывал в предыдущих беседах, сделаться одной личностью в двух лицах. И когда первоначальное человеческое существо разделилось на Адама и Еву, то они, взглянув друг на друга, не сказали: «О, это — ктото другой, похожий на меня». В древнееврейском тексте замечательно написано, что они посмотрели друг на друга и сказали: «Это — «иш», и это — «иша»», это — я в женском роде, это — я в мужском» (Быт. 2:23). Они составляли одну личность, одно целое в двух лицах, и это дивно, потому что разделения между ними не было, но в каждом присутствовало то, чего другой не мог вместить в полную меру.

Но потом произошло падение. И, как вы помните, Адам и Ева посмотрели друг на друга и увидели, что они наги (Быт. 3:7). С этого момента, как сказано в Библии, глядя друг на друга, они больше не видели себя исполненного совершенством, они видели другого, по словам одного из древних святых, alter ego, другое я, я, но другое, не то «я» в полном смысле этого слова, в котором оно опытно воспринималось первоначально. И с этого момента полноты света не стало. Полнота света померкла, потому что она могла ка чествовать только в совершенном единении двоих, изливаясь на все окружающее.

Я не собираюсь пересказывать все, что Библия говорит об изначальном существовании этой четы, а отмечу только одну или две вещи. Как я уже сказал, Адам и Ева видели друг в друге другого, и это их отчуждало, но и влекло в ином смысле. Они продолжали стремиться друг к другу и в то же время были разобщены. И Библия нам говорит, что Адам познал Еву, Ева познала Адама (Быт. 4:1). Их единство распалось, и они попытались восстановить его на уровне природы, привязанности, а не на уровне прежнего онтологического, абсолютного единства. И изза того, что они уже не являли собой образ единства, икону Святой Троицы, если хотите (потому что Святая Троица — это Три Личности в Одной, а они были двумя лицами одной личности), изза того, что это произошло, весь мир в их глазах и под их воздействием распался на индивидуумы или группы, чуждые друг другу. Есть место в Книге Бытия, где говорится, что в результате падения человека, когда люди перестали быть воплощением единства, их отношения с тварным миром изменились. Бог сказал после Потопа: все звери отданы вам в пищу. Они будут служить вам пищей, а вы будете их ужасом (Быт. 9: 23). Человек больше не проводник тварного мира к полноте, к которой мир призван, именно человек стал причиной разрушения, именно он привнес в тварный мир новый ужас — ужас убийства, уничтожения.

Все это я имел в виду, когда говорил о полумраке, о периоде между славным сотворением мира, в котором не было никакой тьмы, и славным свершением в конце времен, когда Бог будет все во всем (1 Кор. 15:28). Вся история простирается между этими двумя пределами. Но между этими пределами свет и тень, тьма и свет соприсутствуют поразному и в разной мере. Свет порой сияет так ярко, так дивно, что забываешь о тьме, а порой, наоборот, тьма сгущается настолько, что в ужасе, в страхе, в смятении задаешься вопросом: «Где же свет?» На одном полюсе мы видим любовь, на другом — ненависть, на одном полюсе мы видим зарождение жизни в ее полноте, на другом — убийство. И между ними — состояние, которое я намеренно называю полумраком, чтобы подчеркнуть еще один момент: нельзя воображать, будто мир, в котором мы живем, — сплошной свет, но он и не сплошная тьма. И это дивно. Свет, который воссиял вначале, заслоняет тьма, гармония нарушена, но она не исчезла, она присутствует. И если говорить о людях, то, с одной стороны, мы видим человеческие существа, исполненные зла, ненависти, убийства, совершенного или мысленного, а с другой — святых, сияющих Божественным светом. С одной стороны, мы обнаруживаем грех, который означает отделенность от Бога, а с другой — спасение и святость, полагающие начало времени, когда Бог будет все во всем. Таков период, в котором мы живем, таковы мы. Если мы посмотрим друг на друга или, вернее, на самих себя, то увидим, что в каждом из нас есть свет, но в каждом из нас в какойто мере присутствует и тьма. В нас есть свет, потому что мы способны видеть и ценить красоту и радоваться ей. И в то же время мы причастны к тьме, потому что нам недостает любви, мы сосредоточены на себе, и это не позволяет нам жить в единстве, порождает одиночество и, помимо него, все темные чувства неприязни, ненависти и т. п. Мир пребывает в состоянии полумрака, но нам необходимо постоянно помнить: хотя полноты света в мире нет, свет в нем продолжает сиять, и с Воплощением он засиял с обновленной творческой, спасающей силой. Свет сияет в святых. Мы видим свет любви во множестве святых Востока и Запада, свет Божий, который сияет, изливается от тех, кто отдал себя Богу, открылся Ему, в ком Божественная жизнь утвердилась, полнится, сияет.

Вы, вероятно, помните видение Мото вилова, каким он увидел преподобного Серафима Саровского. Они беседовали о духовной жизни, и Мотовилов никак не мог понять, что все это значит. Преподобный Серафим объяснял и вдруг предстал перед ним иным, чем был мгновение назад. Он засиял таким ярким светом, что Мотовилов не смог вынести его вида, засиял так ослепительно, что тот испугался. И преподобный Серафим сказал ему нечто, что нам необходимо запомнить, потому что это великие утешительные слова, прозвучавшие в истории. Он спросил: «Почему вы испугались?» Мотовилов ответил: «Потому что вы — весь в сиянии». И преподобный Серафим сказал: «Да, но вы не могли бы меня видеть таким, если бы сами не пребывали в том свете, в котором я пребываю сейчас». И это дивно, потому что обычно мы не видим себя или друг друга в этом ослепительном свете, но неожиданно наступает момент, когда мы смотрим на человека и прозреваем в глазах, на лице, во всем его существе свет. Я не имею в виду материальный, хотя он тоже присутствует, но мы улавливаем нечто за пределами тварности. В житиях множества святых можно увидеть то же — свет. Мир, в котором мы живем, пребывает в полумраке, но в нем есть свет.

Если поставить перед собой вопрос о том, что такое Церковь, чем она является, то ответ, с одной стороны, простой: Церковь — это присутствие Бога непосредственно среди Своего творения. В Воплощении Бог стал неотъемлемой составляющей тварного мира. Христос принес с Собой, в Себе всю полноту Божественного света, которую мы не замечаем и упускаем, но именно в приобщении ко Христу мы становимся причастниками этого света. С другой стороны, вся полнота Троицы пребывает в Церкви: Отец неотделим от Сына, благодать Святого Духа изливается на нас, и мы приобщаемся к тайне Святой Троицы, в самую разную меру понимания и чуткости восприятия! Но не все зависит от нашей чуткости или понимания, потому что мы можем не замечать окружающий нас свет, мы можем не ощущать бескрайности Божественной любви, которая нам даруется, мы можем не осознавать, что Святой Дух действует в нас, преображая нас, перерождая нас, делая нас способными стать живыми членами Тела Христова.

В некотором смысле можно даже больше сказать: мир, в котором мы живем, вмещает Божественное присутствие, и одновременно Божественное присутствие содержит в Себе весь мир. Мир — место Присутствия. Нет такого уголка, куда не проник бы свет Божий, тепло Божественной любви. Я уже приводил вам высказывание епископа Алексия (ван дер Менсбрюгге), которое меня глубоко тронуло: в сердцевине всего — полнота света, но он присутствует в мире наподобие зажженной свечи. Эта свеча — огонь и свет, чем дальше от нее удаляешься, тем слабее ощущается ее тепло и сияние. Но с того момента, как свеча зажжена, вся вселенная до самых ее удаленных уголков оказывается причастной к свету. Мы можем его не ощущать, потому что наше восприятие ограничено, но свет проникает до самых пределов мира. То же верно по отношению к присутствию Божию через Церковь, в Церкви оно есть.

Можем ли мы сказать, что мы, члены Церкви, всегда ощущаем его? Нет, не можем. Бывают моменты, когда мы оказываемся непрозрачными, неспособными его почуять, но бывают и такие моменты, когда мы неожиданно ощущаем свет, тепло, присутствие. И нам необходимо помнить: эти свет, тепло, присутствие простираются до пределов мира, и нет ни одной твари, ни одного сотворенного существа или предмета, которого бы они не коснулись.

И уже сейчас нечто, что мы могли бы переживать так глубоко, но воспринимаем так поверхностно, происходит во время Литургии. Я, вероятно, уже упоминал об этом в моих беседах. Это так дивно: освящение хлеба и вина... Что такое хлеб? Хлеб пекут из зерна, которое человек взрастил, возможно и не предполагая создавать святыню. Человек посеял зерно, оно упало на землю, было принято землей, напиталось влагой, пустило стебелек, выросло, стало колосом. И он это делал, не думая создавать ничего священного. Он мог, если был достаточно зрелым, сознавать, что взрастить живое семя — священнодействие, но мог и просто сеять зерна, чтобы иметь муку для пропитания. Но зерно — творение Божие. И пришел день, когда из горсти муки испекли хлеб, и верующие принесли его в церковь, чтобы он стал частью Литургии.

Верующие порой не до конца сознают, что делают: они приносят хлеб, но этот хлеб — животворящий плод земли, дарованный нам Богом, Который дает жизнь и самой земле, и хлебу. Его приносят в алтарь и там освящают. Что при этом происходит? Священник берет хлеб и вырезает частицу, которая является иконой Христа. Эта икона, эта частица разрезается: «Заколается Агнец Божий». И в этот момент хлеб становится трагическим образом Христа, потому что в мире, в котором мы живем, Ему была уготована смерть. Но служба продолжается, и наступает момент, когда в ответ на веру и молитвы верующих Святой Дух сходит на хлеб, и Его силой хлеб становится Телом Христовым. В каком смысле?

У А. Хомякова  есть слова, которые стоит вспомнить. Он говорит: когда речь идет о Теле Христовом, речь не идет о мясе (он употребляет именно это слово ). Хлеб становится Христом, но в каком смысле? Весь мир призван стать местом Воплощения, самим Воплощением, видимым, ощутимым, осуществленным. Когда мы смотрим на освященный Хлеб, то видим крохотную частицу тварного мира, которая теперь настолько соединена с Христом, что стала Его Телом, и Христос неразрывно соединился с этим простым кусочком хлеба. И, причащаясь, мы приобщаемся к Хлебу, который есть Сам Христос. И здесь мы видим, как из полумрака засеянного зерном поля, благодаря труду человека, который и не намеревался создавать святыни, нечто нетронутое, чистое, незапятнанное (потому что мир, в котором мы живем, — жертва человеческого греха, он не грешен сам по себе, но мученик нашей греховности) приносится обратно Богу и включается в полноту Божественного единства, которое было в начале, и еще более славного единства, которое осуществится в конце времен. Видите, насколько это дивно?! Я не могу это выразить, простите, простите! Но так прекрасно думать и сознавать, что в мире полумрака, в котором мы живем, присутствует полнота совершенства, света. Мы ее не видим, потому что слепы, недостаточно зрячи, но есть святые, которым было дано видеть.

Я вспоминаю одного русского святого. Он был священником в монастыре, но очень долго не служил, потому что имелся другой священник, а ему казалось страшным совершать Литургию. Однажды второго священника не было, и его упросили отслужить обедню. После долгих уговоров он согласился, но после ее окончания вышел и сказал: «Я служил последний раз. Если понадобится священник, найдите его гденибудь в другом месте, потому что я не смогу еще раз пережить то, что пережил сегодня, и остаться в живых». Он вступил в мир будущего века, он увидел творение преображенным, увидел, как хлеб стал Христом, — Христом, Который неразрывно соединился с нами в Воплощении.

Поэтому, говоря о полумраке, в котором мы живем, мы не должны забывать: в нем есть доля тьмы, но есть и свет. И если бы мы только могли взглянуть друг на друга с сознанием того, что в этом человеке, которого я даже не знаю, в этом человеке, которого я не понимаю, в этом человеке, которого я не люблю или который мне неприятен, возгорается заря жизни, света, вечности! Как бы мы относились друг к другу, какими бы мы видели друг друга, как много бы мы значили друг для друга! Мы думали бы о людях не только как об иконах, о своего рода изображениях. Нет, мы понимали бы, что в этом человеке, как будто незначительном, нами непонятом, недоступном нашему пониманию, в действительности совершается таинство единения с Богом. Полумрак еще не рассеялся, потому что человек не достиг полноты, даже преподобный Серафим Саровский при жизни не достиг той меры полноты, в которую он вырос после смерти, но всякий человек зачаточно, неприметно, а порой ощутимо уже пронизан светом и Божественной жизнью. Не попытаться ли нам взглянуть друг на друга в этом свете, не попытаться ли поглубже вглядеться, начиная с тех, кого мы горячо любим, и в благоговении увидеть за пределами нашего земного видения, нашего земного восхищения, нашей земной привязанности: этот человек — место вселения Живого Бога. Ктото из отцовпустынников сказал: «Кто видел брата своего, тот видел Бога своего». Да, он это уловил. Он познал, что каждый человек зачаточно, но подлинно — само Воплощение. Давайте задумаемся об этом.

В следующих беседах я продолжу говорить о полумраке, который мы видим в истории, и надеюсь, что эти беседы когданибудь или, может, уже сейчас окажутся полезными для вас, потому что для меня они так много значат.

12. ЗАКОН, НАПИСАННЫЙ В СЕРДЦАХ

У меня нет уверенности, стоит ли продолжать беседы в том же ключе, в котором веду их с самого начала. Я чувствую, что предложенный мной подход к вере и к самим себе смутил некоторых из вас. Недавно мне пришло из России несколько писем, в которых говорится: мой подход неправославный, и то, что я говорю, или просто ересь, или не достаточно продуманно. И всетаки я хочу поделиться с вами своими размышлениями и теми убеждениями, к которым пришел за долгую жизнь.

Было время, когда я отчаянно цеплялся за букву, но постепенно мне стало открываться, что буква — это только приближение, намек, попытка передать то, что находится за пределами текстов и человеческой речи. Есть отрывок у апостола Павла, в котором говорится: мы видим вещи, как будто сквозь мутное стекло (1 Кор. 13:12). Об этом я несколько раз упоминал в предыдущих беседах: мы пребываем в полумраке, мы не всегда видим то, что реально существует, мы не всегда способны видеть действительность такой, какова она есть на самом деле. Я хотел бы к этому вернуться, потому что если мы стремимся духовно расти и все в большей и большей мере становиться Божьими друзьями и соработни ками, нам важно проявлять и смирение, и дерзновение.

Поясняя мысль апостола Павла, я сказал, что мы живем в период полумрака между торжествующим светом начала творения, когда ничто, ни малейшая тень еще не пролегла между Богом и человеком, когда еще не было никакой тьмы, когда всё было светлым и прозрачным, и будущим, в котором, как мы ожидаем, все достигнет своего исполнения, свет засияет с совершенной полнотой, с совершенной чистотой, и Бог будет всё во всем (1 Кор. 15:28). Осознаем ли мы, что значит «всё во всем»? Это означает не только то, что Бог будет присутствовать повсюду, это означает, что всё будет пронизано Божественным присутствием. В какойто мере совершенно реально, но не всегда ощутимым для нас образом нам дается опытно пережить нечто подобное в Божественной литургии.

Както раз меня поразило в самое сердце (и это осталось со мной навсегда и возвращается всякий раз, когда служится Литургия), что во время освящения Даров хлеб и вино становятся Телом и Кровью Христовыми в том смысле, который нам не совсем понятен или непонятен вовсе. Про себя могу сказать, что мне он, скорее, непонятен, но я хотел бы поделиться тем, что тогда уловил. Благодать Святого Духа сходит на хлеб и на вино и превращает их не в плоть и кровь, а в Тело и Кровь Христовы.

Когда мы смотрим на освященный Хлеб, мы видим крохотную частицу тварного мира, которая уже исполнилась Божественным присутствием, достигла полноты своего призвания, когда мы причащаемся этого Хлеба и Вина, этого Тела и Крови Христовых, мы уже на земле становимся причастниками искупленного творения, подобно тому, как иолно та Божества присутствовала в Воплощенном Сыне Божьем, ставшем Сыном Человеческим. В такие моменты нам удается уже сейчас в полумраке различить торжествующий свет.

И если говорить о природе Церкви, то нам необходимо помнить, что Церковь — это тело в равной степени и одновременно человеческое и Божественное: человеческое со всей нашей хрупкостью, со всем нашим несовершенством, с присущей нам неполнотой, но оно еще и Божественное, потому что один из членов Церкви — Господь, Человек Иисус Христос. В Нем мы видим человечество совершенное, достигшее полноты, единое с Отцом, исполненное Святым Духом. Вместе с Сыном в Церкви присутствует Отец, и Святой Дух осеняет нас. В этом смысле уже сейчас, хотя зачастую мы недостаточно зрячи, чтобы ясно это видеть, свет рождается, разгорается и льется все дальше и дальше. Не каждый из нас способен увидеть его, не каждое мгновение он сияет с одинаковой силой и незамутненностью, но свет, который мы ожидаем в будущем, когда Бог будет всё во всем, уже возгорелся в Воплощении и в сошествии Святого Духа. Мы живем в мире, в котором полумрак — не просто отсутствие первичного, изначального света сотворения мира. Свет, который присутствует в нашем мире, уже свет свершения, Божественное присутствие, присутствие Бога чаемое, явленное и воспринятое теми, кто вериг. Полумрак, в котором мы живем, в этом смысле — не отсутствие света, а постепенное возрастание к свету, в свет или, вернее, это свет, который постепенно пронизывает нас и все вокруг. Но если мы попытаемся говорить об этих вещах, не найдется подходящих слов, потому что на языке падшего мира невозможно описать тайны или состояние мира до падения. Нам приходится пользоваться словами там, где должно быть созерцательное молчание. Я постараюсь это пояснить.

Когда мы рассуждаем о Божественных предметах, мы полагаемся на умственное понимание, опираемся на наш хрупкий, несовершенный опыт, но первоначально и опыт, и понимание были глубже и шире. Некоторое представление об этом можно почерпнуть из слов святителя Григория Паламы , когда он говорит о состоянии, в котором пребывают ангелы. Он называет их «вторыми светами», вторичными светилами — не в том смысле, что они рангом ниже, а в том, что они полностью открыты Богу, полностью прозрачны Ему, поэтому свет, который исходит от Него, пронизывает, наполняет их так, что они сияют самим Божественным светом. Этот свет не их собственный, это — свет Божий, они исполнены им, пронизаны им. Именно так мы должны познавать Бога, именно так мы должны познавать мир, но хотя после падения какаято мера знания и приобщенности у нас сохранилась, увы, появилось гораздо больше непонимания, полумрака.

Поэтому, когда мы пытаемся найти способ нечто выразить, мы должны отдавать себе отчет в том, как мы это делаем.

Нередко можно услышать, в особенности в протестантских церквах, но также и у нас, что Библия, Евангелие — это слово Божье. Да, это так. Бог открывает нам в Священном Писании то, что нам самим не узнать и не понять, но мы понимаем сказанное лишь в ту меру, в какую сами просвещены Божьим светом. Ангелы, воспринявшие в себя свет Божий, не обладающие им, а воспринявшие и живущие им, понимают гораздо больше, чем мы, потому что приобретают и передают свое знание и понимание не с помощью слов и не в словах. Когда же мы открываем Книгу Бытия, мы обнаруживаем, что в ней на языке падшего мира рассказывается о событиях, произошедших в мире, который был полностью в Боге, который не знал, что значит быть чуждым Ему. Как нам достичь понимания? Понимание может прийти, если приобщаться к Богу, от Него получать то знание, которое невозможно обрести самостоятельно. Но помимо этого нам необходимо отдавать себе отчет в том, что смысл слов, которыми мы пользуемся, меняется со временем, от народа к народу, от поколения к поколению. Я вам уже когдато приводил пример, который звучит слишком грубо, но он очень жизненный: когда Евангелие впервые переводили для жителей Лапландии, возникла проблема из за того, что в Лапландии не было ягнят, поэтому в отрывке, где говорится об Агнце Божьем, переводчик решил использовать название детеныша местного животного. Оно передавало смысл текста: ведь Христос — не ягненок в зоологическом понимании этого слова.

Одна и та же мысль может быть выражена разными словами, к тому же смысл их меняется, в результате текст Писания зачастую оказывается для нас непонятным, и изза непонимания мы блуждаем во тьме, вместо того чтобы прорываться к свету. Я бы хотел дать вам два примера. В одном месте Евангелия сказано, что тот, кто не возненавидит отца, мать, своих близких родных, не может последовать за Христом (Лк. 14:26). Фраза чудовищна, если понимать ее в современном значении слов. Но если обратиться к древним языкам (я уже их забыл, но в церковнославянском немного разбираюсь), то она звучит: Аще кто не возненавидит. Сейчас «ненавидеть» значит активно, действенно не любить, но первоначально это слово означало «отвести взгляд», «не смотреть в сторону», и фраза имела совсем другой смысл: если ктото колеблется между тем, чтобы устремить взгляд на Господа, и тем, чтобы оглядываться на своих родных и близких, то он не может следовать за Христом. Нужно неразделенным сердцем обратиться к Богу, и только в приобщении к Нему мы сможем обрести единство с Тем, Кто любит наших близких, и обнаружить, что с ними мы тоже едины.

Другое слово, которое, как мне думается, стало камнем преткновения, — «любовь». Мы все знаем, что такое романтическая любовь, нам всем известно, как употреблять это слово, но если задуматься, в чем его суть, то окажется: «любить» — это значит ценить конкретного человека или людей настолько, чтобы полностью забыть себя вплоть до решимости отдать за них свою жизнь. Так возлюбил нас Бог. Он нас создал, с тем чтобы мы вошли в полноту Его собственной жизни. Он знал: мы отпадем от нее, и отдал Своего Единородного Сына на смерть ради того, чтобы мы могли обрести свой путь. Любовь означает всецелое уважение, благоговение перед другим человеком, вплоть до готовности отдать за него жизнь. И у святителя Григория Богослова есть отрывок, который, может быть, позволит нам это уяснить или понять глубже. Он ставит вопрос: как понимать Святую Троицу? Что Троица сообщает нам о полноте жизни и смерти? И отвечает: Бог — не арифметическая единица. Единица означала бы, что Он любит только Самого Себя. Он также не двоица. В двоице двое любят друг друга и остаются чужими окружающему миру. Совершенная любовь — любовь Бога Троицы, и поэтому она так трагична: двое могут любить друг друга всецело, совершенно, только если третий готов отступить, как бы умереть, уйти в небытие, давая двоим возможность пребывать лицом к лицу без помехи, беспрепятственно. Это, разумеется, относится к каждому Лицу Троицы, среди Них нет избранной жертвы, каждый отступает в готовности не быть ради полноты Двоих.

Я не знаю, как это объяснить или передать понятным образом. Подумайте, представьте себе ситуацию, когда один из троих — мать, отец, ребенок или один из друзей, — оберегая полноту общения двоих, решает отступить в сторону и потом бывает возвращен, обретен вновь, восстановлен в эту полноту их любовью.

Все это — примеры того, как полумрак, в котором мы живем, мешает нам понимать, что Писание говорит о Божьем мире, каким он был до падения. Но порой и мир, который нас окружает, нам понять не проще, а еще, вероятно, сложнее понять утверждения, которые мы слышим о Боге, о Церкви, поскольку они составлены из слов, принадлежащих падшему миру, тогда как сообщают они о том, что находится за гранью падения. Есть ли у нас возможность все это понять? Да, есть (и я это повторял много раз, вы уже, должно быть, устали слышать), потому что мы живем в полумраке, в котором свет светит, есть свет. Только приобщаясь к свету, можно понять то, что лишь приближенно выражается в словах. Никто не может понять, что такое любовь, до того момента, пока сам ее не испытает. Никто не может понять, что такое самопожертвование, если никогда не встречался с самопожертвованием в жизни или если ему самому не приходилось жертвовать собой. Смысл слов становится понятным только из опытного переживания. Мы говорим, что Священное Писание — это слово Божье. Да, это так, но, прежде чем мы начнем его понимать, мы должны вырасти в приобщение к Самому Богу, не исследовать слова с помощью словаря, а испытывать сердце, из которого они исходят и в которое принимаются, то есть наше собственное сердце.

В этом смысле все, о чем сообщается в Священном Писании, может оставаться совершенно неясным для одних и быть очевидным для других, может сегодня оказаться для меня непонятным, а завтра стать кристально прозрачным. Это зависит от нашей приобщенности к Богу, не к тексту, не к словам. И здесь на передний план выходит трагедия разделенное™ христиан, потому что мы сражаемся именно изза слов. Обвиняя друг друга в ереси, мы осуждаем формулировки, но что делать, если речь идет о человеке? Как относиться к тому, что этот конкретный человек приобщается к Богу, живет Богом, живет во имя Божье? Но в то же время мы не должны забывать, что есть такое понятие, как истина. Я убежден: православная вера, в ту меру, в которую это возможно, наиболее полно выражает истину, но, прожив долгую жизнь, я больше не способен верить, что тот, кто не вмещает эту полноту, не может спастись. В одном из писем, недавно мной полученных, монах из Украины пишет: «Никто, кроме православных, не может спастись, и то, чему Вы учите, противно вере: все неправославные пойдут в ад». В это я не могу поверить. Я не могу этому поверить, потому что жизнь меня коечему научила. Я уже приводил пример, как во время войны офицер — он не был православным (не знаю, был ли он вообще верующим) — шесть раз покидал безопасное место, с тем чтобы вынести с поля боя солдат, которые были ранены и не могли сами доползти до укрытия. Его, умирающего, принесли в госпиталь. Он не умер, он выжил. Он не был православным, но не проявил ли он любовь, такую глубину, такую меру любви, какую многие из нас не способны вместить?

И еще: нам люди зачастую не верят, потому что мы для них — доказательство того, что в наших словах нет правды.

Если мы рассуждаем о любви, но не проявляем ее, если мы говорим о том, как христиане должны отдавать свою жизнь за других, а сами прилагаем все усилия, чтобы ничего никому не отдавать, может ли ктото поверить, что в наших словах есть хоть капля истины? Вот в чем наша проблема, вернее, вызов нам: чтобы пребывать в истине, не достаточно провозгласить ее словами. Мы пребываем в истине только тогда, когда она становится нашей жизнью.

Мне снова приходит на память письмо, которое я уже несколько раз упоминал. Я подумал, когда прочитал его: вот человек, который говорит, что он православный, он уверен, что войдет в Царство Божье, уверен, что все неправославные погибнут в аду. Но возьмите конец Евангелия от Марка, там перечислены признаки, по которым можно узнать верующих: они будут исцелять больных, воскрешать мертвых и т. д. (Мк. 16: 1718). При такой постановке вопроса кто решится вообще назвать себя верующим? Я не могу. Я могу сказать, что всей своей тоской стремлюсь к Богу, в ту меру, на какую способен, люблю Его, в малую меру служу Ему, поклоняюсь Ему, но я не могу назвать себя верующим в том смысле, в каком об этом говорит Христос. А если так, то можем ли мы судить нашего ближнего?

Этими отступлениями я отклонился от основной темы, но мне кажется, крайне важно сознавать, что в полумраке, в котором мы живем, в период между светом, частично померкшим с падением, и светом, который забрезжил в пришествии Христа, светом конца времен, нам нужно научиться приобщаться к Богу через жизнь, через молитву, соединяясь с Ним всем нашим существом, и быть осторожными в употреблении слов, потому что они не всегда выражают то, что должны были бы выражать. И тогда, мне кажется, мы сможем вдумчивее относиться не только к христианам других конфессий, но также и к людям языческих верований древности и нашего времени, потому что проблески воспоминаний имеются у всего человечества. Эти воспоминания неполны, несовершенны, смутны, Библия дает нам самую четкую картину, но есть и другие источники, которые порой приближаются к истине, хотя и не в полной мере. И я полагаю, что, встречая людей разных убеждений, нам необходимо задаваться вопросом: в какой мере то, во что они верят, — Божья правда, в какой мере — заблуждение, результат падения и постепенной утраты человеческим родом целостного опыта Бога? И еще: в какой мере они живут тем, во что верят? Я думаю, мы удивимся, насколько достойнее некоторые люди живут тем малым, во что они верят, по сравнению с нами, которым было явлено гораздо больше.

На этом я закончу свою беседу. К некоторым моментам я вернусь в следующий раз. Простите, если то, что я говорил, было неясным. Мне трудно четко сформулировать, но подумайте об этом. Я постарался указать на некоторые моменты: думайте, составляйте свое собственное мнение, думайте свободно, оставаясь в то же время верными учению и жизни Церкви в молитве, во взаимной любви, в приобщении.

13. ЖИЗНЬ ПО ВЕРЕ

Я хотел бы начать свою беседу с того, о чем говорил прошлый раз, но взять это только за отправную точку. Я рассказал вам о письме, в котором утверждается, что никто, кроме православных, не может войти в вечную жизнь. И это мы должны не просто поставить под вопрос. Нам необходимо осознать: если думать так же, как человек, который написал письмо, будто достаточно быть крещеным в Православной церкви и слепо принимать все, что она провозглашала в прошлом и на чем стоит в настоящем, то мы окажемся в очень трудном положении по отношению к целому миру верующих.

И первый вопрос, который мы должны поставить перед собой: что значит быть православным христианином? Достаточно ли слепо провозглашать Сим

* Беседа 11 апреля 2002 г.