О стоянии в вере
 

      Крепка наша вера, когда ничто не ставит ее под вопрос. В моменты, когда она испытывается страданием, страхом или горем, мы часто падаем духом и сомневаемся в любви Божией, думая, есть ли Ему до нас дело. В такие моменты мы можем вспомнить, как другие люди - женщины, мужчины, иногда дети - крепче нас стоят перед лицом испытания. Я и хотел бы вам дать несколько примеров такой крепости духа.

      Первый, кто мне вспоминается, это ребенок лет десяти, которого я знал в больнице; он умирал и страдал от очень сильных болей. При обходе палаты мой начальник его однажды спросил: "Как это ты всегда такой терпеливый и, несмотря на все боли, даже веселый?" И ребенок, которому было едва десять лет, ответил: "Я страдаю так сильно и так давно, что научился не вспоминать вчерашнюю боль и не задумываться о боли, которая придет завтра, а справляться только с сегодняшней болью". Вот не могли бы мы принять к сердцу этот пример, если физическая боль или любое другое страдание пронзит наше сердце, потрясет нас до глубины души?

      Сегодня мы вспоминаем старца Силуана Афонского, причисленного к лику святых Греческой и Русской Церквами, русского человека, который провел всю свою жизнь на Афоне. В книге о своей жизни он рассказывает нам, как на протяжении четырнадцати лет он молился, молился отчаянно о том, чтобы Бог дал ему почувствовать Свое присутствие. В одном из своих писем он говорит, что наступил момент, когда его отчаяние пересилило его веру и, проведя много часов в молитве о том, чтобы встретить Бога лицом к Лицу или хотя бы ощутить Его присутствие, он воскликнул: "Ты неумолим!.." И в это мгновение, когда последняя струна оборвалась в его сердце, когда он больше не верил ни в свою молитву, ни во что бы то ни было свое, он вдруг увидел перед собой Христа. И старец Силуан говорит, что в глазах Христа была такая любовь, такое сострадание, что он понял: можно прожить всю жизнь ради Него, будь то перед Его лицом, будь то с чувством Его отсутствия.

      Еще мне вспоминается один человек сильного духа, который говорил мне о своих испытаниях. Это отец Таврион, тоже русский человек. Десять или пятнадцать лет тому назад я встретил его в Латвии, в маленькой пустыньке, где он жил в одиночестве. Он сидел передо мной, человек моего поколения; в его глазах светились благодарность и изумление, и он мне сказал: "Вы себе не можете представить, как непостижимо добр Бог был ко мне! В период революции, когда священников не допускали ни в тюрьмы, ни в лагеря, Он избрал меня, не только недостойного, но совсем неопытного священника, и послал меня на служение туда, где была самая большая нужда. Меня арестовали, я год провел в тюрьме и последующие двадцать шесть лет - в лагере, среди тех самых людей, которым я был нужен, которым был нужен Бог, был нужен священник..." Все, что он вынес из своих невзгод, - это безмерная благодарность Богу, Который избрал его. Чтобы он был распят в жизнь другим.

      Давайте задумаемся над этими примерами: над примером старца Силуана, память которого мы сегодня чтим, и тех, о ком я упомянул, и тысяч и тысяч других людей, о которых мы даже не знаем, но которые явили спокойную, благодарную стойкость духа, потому что, как написал другой страдалец в своем дневнике, "я всегда молился за тех людей, которые меня мучили в тюрьме и лагере, потому что они только выполняли для моей же пользы то, что Бог судил наилучшим для меня".

      И если бы мы сравнили себя, свою судьбу, иногда свою муку с этими примерами, то мы могли бы научиться преодолеть страх, выдержать боль, горе, болезнь, все, что приносит нам наша доля, с мужеством, которое мы не всегда проявляем. И такое бесстрашие может родиться не через воспитание своей воли, но благодаря преданию себя воле Божией и из чувства благодарности за то, что Он - наш Пастырь, Хранитель нашей жизни. Он знает, что для нас лучшее, и если только мы отдадим себя Его водительству, если только мы дадим Его благодати действовать в нас свободно, то все будет хорошо. Аминь.

      Митрополит Сурожский АНТОНИЙ

Антоний, митрополит Сурожский. О стоянии в вере // Журнал Московской Патриархии. М., 1997. №9 (ЖМП).
 

О МИССИОНЕРСТВЕ

В чем в наше время состоит миссионерство?

«Миссионерство», слово иностранное, по-русски значит «посланничество». И посланничество наше особенного рода, не как политических посланников, которые стараются «наладить» какие-то дела, а посланников Божии, которых Он посылает для того, чтобы быть Его свидетелями. Миссионерство заключается не в том, чтобы обращать людей в ту или другую веру, в то или другое вероисповедание, а в том, чтобы людям открыть путь к Богу, и это - самое основное. Миссия первохристиан заключалась в том, что они шли по всему миру и говорили: «Мы встретили Бога воплощенного, мы встретили Иисуса Христа, Который есть Человек и Бог одновременно. Он открыл нам, что такое Бог, т.е. как Он любит Свою тварь, и Он нам открыл, что такое человек: человек так велик в Его глазах, что Он готов жить как человек и умирать нашей смертью для того, чтобы мы могли спастись». И поэтому миссионерство не заключается в том, чтобы обращать иноверцев в свою веру, а в том, чтобы открыть человеку путь к Самому Богу. Это страшно важно.

Есть очень короткая молитва в конце вечернего правила, на которую мы всегда обращаем очень мало внимания: «Упование мое - Отец, прибежище мое - Сын, покров мой - Дух Святый. Троица Святая, слава Тебе!». Она такая короткая и такая, как будто, простая и ясная. А если задуматься, то она - целое вероисповедание. Упование мое - Отец: упование это не то, что я на Него надеюсь для того, чтобы мне было хорошо, а это Тот, к Которому я всей душой, всей жизнью стремлюсь. И этот Отец есть Бог, Бог таинственный, Бог непостижимый, Бог, Которому даже имени нельзя дать, потому что всякое имя ограничивает. Мы Его называем Отцом, потому что Он нас так любит, как только Отец может любить. И Он источник нашей жизни. Когда мы говорим о Боге-Отце, мы говорим о Том, Который есть предельная тайна, глубина безмолвия, свет такой яркий, что св. Григорий Нисский мог сказать, что он ослепляет, если на Него посмотреть, и можно говорить о Божественной тьме. Вот Отец, непостижимый Бог, жизнь, полнота Божества, к которой мы устремлены, но к которой мы прямо непосредственно вернуться не можем после падения, да и до падения Он оставался для нас непостижимым. И вот открылся Он нам во Христе.

Слово это не то, что мы называем «слова», слово - это полное, совершенное выражение мысли, но слово, которые мы произносим, никогда мысли или существо дела до конца выразить не может, но Слово, когда Оно воплощается, когда Оно делается Живым Существом, Который нам доступен, с Которым мы можем общаться, Которого мы можем видеть, слышать, к Которому мы можем обращаться словом, - это Слово является полным, совершенным выражением бездонного безмолвия и тайны Божией. Он открывает нам все то, что в этой тайне, в той мере, в которой нам это доступно. Но верить в Христа оказалось недостаточным для тысячи людей. Его окружали толпы, но не многие становились Его учениками. Слышать Христа не всегда было достаточно, потому что недоумевали люди, что же Он хочет сказать: Он говорит притчами, Он говорит непонятным для нас языком и образами. И вот тут оказалось, что это откровение Божие в плоти нас ставит перед лицом Божиим и требует от нас открытость для того, чтобы еще что-то случилось. А случилось то, что в день Святой Пятидесятницы, в день Святой Троицы Дух Святой сошел на учеников. И Дух Святой пронизал их Своим присутствием. Если говорить образно, то можно сказать, что об Отце можно говорить, как о солнце, о Христе - как о свете, но Они оба остаются как бы вне нас; а о Духе Святом - как о пронизывающем нас тепле и огне. И вот Дух Святой, пронизывая нас, потому что мы ученики Христа, потому что мы хотим быть Его учениками, Дух Святой нас приобщает к тому, к чему никакое внешнее откровение нас не может приобщить. И когда ученики Христовы вышли на проповедь, они выходили преисполненные огнем Святого Духа. Когда люди их встречали, они на них смотрели, они слушали, но они не только слова слышали, они не только лица видели, они через них проникали в какую-то тайну. Английский писатель Льюис говорит: какая разница между верующим и неверующим человеком? Верующий человек подобен статуе, которая ожила. Статуя может быть более прекрасна, чем человек, но она камень, она не жива. Человек может быть несовершенен, но он жив и он может передавать жизнь. И вот в этом смысле первое поколение учеников Христовых шли в мир, и через них люди видели, ощущали, познавали их встречу со Христом и Самого Христа. И благодатью Святого Духа они сами приобщались к этой тайне, к этому чуду приобщенности к Духу Святому, через Него - к Спасителю Христу и через Него - к Богу и Отцу, Который делался тогда действительно Отцом. Потому что, помните, как сказал Христос, когда Его спросили, как нам молиться, Он сказал: «Молитесь так: Отче наш...» Но когда Он сказал «наш», Он не думал о том, что толпа будет так говорить, и люди смотреть друг на друга, Он говорил о том, что вы будете говорить с Отцом, Который и Мой Отец и ваш Отец. Вот, что замечательно, что дивно. И поэтому ученики первого поколения шли, и в них люди видели новую жизнь, видели, что Бог сошел на землю, видели, что они преображены. И вот в этом заключалась миссия. Они тогда не говорили о богословии, они говорили о том, что встретили Живого Бога. И когда люди слышали их и видели их лица, как они сияли вечностью, светом Святого Духа, они могли поверить.

И проблема, которая перед нами стоит, именно в том, что мы говорим много, за столетия мы продумали очень многое, но это осталось для громадного большинства людей умственным подходом, вероисповеданием, но не всегда исповеданием веры. Это - вероисповедание в том смысле, что мы говорим: вот что предыдущие поколения познали о Боге, значит, это правда, потому что они были святые. А люди на нас смотрят и думают: святые, может, они были, а чем это тебя переменило?.. И вот это - самое важное. Для того, чтобы быть миссионером, для того чтобы передавать свою веру, надо, чтобы эта вера тебя так потрясла, так изменила, что люди, встречая тебя, могли сказать: «О, это не изваяние, это - живой человек! Я хочу стать таким, как он, не потому что он так или сяк верит, а потому что он стал такой, он стал иконой». Причем, иконой в самом настоящем смысле слова, потому что икона - это образ, но икона может быть для человека, кто на нее смотрит просто доской намалеванной, а для человека, который на нее смотрит и молится, она перестает быть и доской, и совокупностью линий и красок. Она делается как бы открытым окном. И этим объясняется то, что святой Иоанн Златоуст говорит: «Если ты хочешь помолиться, стань перед иконой, закрой глаза и молись тому, кто на ней изображен».

И вот миссия заключается именно в том, чтобы стать такой иконой, чтобы люди тебя встретили и сказали: «В этом человеке что-то, чего нигде я раньше не встречал, чего я даже не познавал. Я хочу на него посмотреть, я посмотреть хочу на его глаза, я хочу послушать его голос, я послушать хочу, воспринять то, что из него как бы светится, и тогда я начну понимать, причем, не богословие, а Бога». Я думаю, что одна из самых основных проблем нашего времени заключается в том, что столетиями мы преподавали людям учение, но не обязательно открывали перед ними жизнь, которая в этом учении, потому люди и уходят от Церкви, что какое им дело до разницы в вероисповедании, в понимании Святой Троицы, в том или другом. Я хочу встретить Бога, а не Его описание, я хочу Живого Бога, а не мертвую икону.

И вот этому нам надо научиться. Это задача нашего наступающего столетия, потому что если мы не научимся открывать Бога через наши личное общение, приобщенность с Ним, если из нас не будет светить свет Святого Духа, не будет гореть этот огонь Святого Духа, если мы не будем как купина неопалимая, тогда люди не смогут поверить, это будет одна из точек зрения на жизнь, одна из философий, одна из религий. А если они встречают человека как Серафима Саровского, Сергия Радонежского, Феофана Затворника, тогда вопроса нет, стоит посмотреть на них и знать, что в них есть нечто, чего нигде раньше они не встречали. Вот в чем миссия.

Проповедь западных миссионеров часто сопровождается не то что подкупом, но обещанием материальной помощи. Происходит как бы смешение двух планов…

Часто различают два понятия: проповедь, т.е. провозглашение веры о Христе, о Боге, о Церкви, и отношение к людям, которые вокруг нас. Я думаю, что никого мы не можем убедить в том, что Бог есть Бог любви, Который любит всех безразлично, Который умер за грешников, а не за праведников, если мы сами не будем так себя вести, как относился Бог к блуднице, к вору, к разбойнику: с полной любовью. И мне кажется, что одна из задач миссионерства, конечно, не подкуп материальной помощью, а дарование материальной помощи без всякого разбора. Достаточно того, что человек в нужде, чтобы этот человек был Христом, который протягивает ко мне руку. В воскресенье, когда мы читаем Евангелие о Страшном Суде там говорится о том, что Христос говорит праведникам: «Войдите в Царствие Божие: вы Меня накормили, когда Я был голодным, вы меня одели, когда Я был холодным, вы Меня приютили, когда Я был бездомный, вы Меня посетили, когда Я был в тюрьме и т.д.» И они Ему скажут: «Но где же я Тебя видел?» И Он им отвечает: «Если вы сделали это одному из малых сих, то это вы Мне сделали». И мне кажется это чрезвычайно важным, что Христос нас призывает к тому, чтобы быть воплощением Его любви. Я помню, в одной книжке отца Александра Шмемана, написанной на английском языке, он говорит, что все на свете должно стать Божественной любовью, даже хлеб, который я ем - это Божественная любовь, которая стала съедобной. И у меня есть пример в жизни, когда вдруг обнаружил, что это так. Во время немецкой оккупации я был в Сопротивлении и не мог иметь работу, поэтому я зарабатывал, как мог, чтобы остаться живым. Я пришел к одному своему товарищу, и вдруг вижу на его столе огурец размером какие-нибудь десять-пятнадцать сантиметров. И мои глаза разгорелись, потому что я до этого не ел несколько дней. Он на меня посмотрел и спрашивает: «Ты давно не ел?» Я ответил: «Да, три дня». Он говорит: «Давай разделим огурец». И я уже собирался набросится на этот огурец: «Помолимся». И он начал молиться, а я смотрел на этот огурец и, да простит мне Господь, у меня было такое чувство, что моя молитва ползет по этому огурцу, дошла до конца огурца, молитва продолжается, а огурец позади еще остается, а я голодный. И он кончил молиться и разделил этот огурец на две части. И я этот огурец ел с таким же благоговением, как можно причащаться, потому у него ничего не было, кроме одного огурца, и он мне дал половину своей жизни. Поэтому я думаю, что не надо ставить вопрос о том, достоин человек или нет.

Я вам могу дать другой пример: в другой момент немецкой оккупации, когда это было возможно я преподавал в русской гимназии, и как-то я шел в гимназию, и передо мной шел один преподаватель, уже пожилой человек, который был офицером Белой армии во время гражданской войны, суровый, мрачный, как нам казалось, человек. И мы оба должны были пройти мимо нищего, который сидел при дороге. Преподаватель остановился, снял шапку, что-то сказал нищему, ничего ему не дал, а нищий вскочил на ноги, его обнял, и они расстались. Не я один это видел, видели это и ученики, и когда он пришел в гимназию, его окружили мальчата и девчата: «Он что, ваш родственник, он ваш родной, знакомый? Почему вы сняли шапку перед ним? Почему он вас поцеловал?» И этому суровому человеку пришлось объяснить: «Я шел в гимназию с другого края Парижа пешком, потому что у меня нет денег на метро. И когда я увидел этого человека, я подумал: если я пройду мимо, он покачает головой и подумает: вот еще один сытый, которому дела нет до того, сдохну я с голоду или нет. Я остановился и чтобы ему доказать, что я в нем вижу человека, а не нищего, снял шапку и попросил у него прощения за то, что я ничего ему не могу дать. И он встал и меня обнял». После этого я сам с этим нищим встретился. Оказалось, что он не такой уж голодный, он, профессиональный нищий, зарабатывал за один день больше, чем я - за неделю, но это не важно. То, что этот человек сделал для этого ну, скажем, негодного нищего, бесценно: он в нем утвердил чувство человеческого достоинства, он снял перед ним шапку. И поэтому я всегда так отношусь: я не стану спрашивать, почему ты протягиваешь руку. Если протягиваешь руку, то для того, чтобы я в нее что-то положил, и это все, что мне надо знать. А он ответит перед Богом и перед своей совестью, если он протягивал руку, когда у него карманы были полны. Это не мое дело.

И с другой стороны, если мы дадим что-то нищему, и я говорю сейчас не о подачке, а о том, чтобы улыбнуться человеку, приветствовать его, отнестись к нему, как к человеку, если мы так будем поступать, то этот человек может перемениться. Мне судить не о чем тут. И снятая шапка, пол-огурца или грош, который я ему положил в шапку, может быть началом для него веры сначала в человека, а потом и дальше.

А если говорить о вере в человека, я вспоминаю, как я спускался с лестницы гостиницы Россия, и ко мне подошел молодой офицер и говорит: «Судя по вашей одеже, вы - верующий?» Я говорю: «Да». «А я вот в Бога не верю». «Ну, и тем хуже для вас». А он мне говорит: «А что между нами общего, что у меня общего с Богом?» Я ему говорю: «А вы во что-нибудь верите?» «Да, я верю в человека». «И вы знаете, у Вас есть громадное общее поле с Богом: Бог так верит в человека, что Он создал весь мир, вселил туда человека, Сам стал человеком и умер за человека. У вас очень много общего с Богом. вы можете к Нему подойти». Он на меня посмотрел и сказал: «Об этом я никогда не думал, надо подумать». Так что есть разные, очень разные походы.

К нам приезжают протестанты, собирают по 20 тысяч человек. Надо ли идти в народ, миссионерство должно в чем заключаться? Вы когда-то проповедовали и замечательно об этом рассказали. У Вас, конечно, особый дар. Я видела какую-то девчушку на остановке автобуса, которая проповедовала и все от нее шарахались, потому что она выглядела как сумасшедшая. Я тогда задала себе вопрос: надо ли идти в народ? Миссионерство в чем должно заключаться. Рассказы по школам, по гимназиям. Можно говорит два часа, но ни разу не упомянуть слово «Бог». Нужно ли идти на стадион? У нас, по-моему, это не принято, но протестанты ходят.

Я не уверен в том, что для того, чтобы проповедовать Христа нам надо как протестанты идти на стадион. Но мы никогда не должны стыдиться своей веры. И где бы мы ни были, в какой бы обстановке мы ни оказывались, мы должны быть готовы быть признаны как верующие, даже если это людям смешно или отвратительно. Но с другой стороны, я думаю (и я об этом в свое время писал и патриарху Пимену и другим людям), что ждать, чтобы люди пришли в церковь, недостаточно. Мы не пауки, которые сидим в паутине и ждем, чтобы муха попалась, потому что есть люди, у которых есть или предрассудки, или несчастный опыт церкви, которые в церковь не придут, но которым Бог нужен. И поэтому мне кажется, что надо людей искать, где они находятся. Я не знаю, какие возможности в этом отношении сейчас в России, но я думаю, что если не какие-то самозванцы-прихожане, а какие-нибудь опытные, умные священники выходили бы на проповедь на улицы, то может быть, они своей проповедью зажгли бы кого-нибудь. Во-первых, они доказали бы, что им не стыдно, что они не бояться насмешки, а надо быть готовым на насмешку, причем, иногда не только насмешку и на худшее - на толчки. Но надо быть готовым к тому и сказать: «Я вам принес Христа». Причем, не обязательно начинать с проповедью о Христе, а начинать с человека, который перед тобой. Что в твоей душе? Вот то, что я упомянул недавно об этом офицере, который меня спрашивал, что у меня общего с Богом: любовь и вера в человека. И вот, начни с этого. Начни с этого: вы во что-нибудь верите? - Да. - Во что? И вот я Вам еще к этому прибавлю нечто. Мне вспоминается рассказ из жизни старца Силуана. Я не помню, в книге ли отца Софрония или в письме, которое когда-то писал во Францию, рассказ о том, что его посетил русский миссионер из Китая, который ему говорил о том, что китайцев обратить совершенно невозможно: они совершенно закрыты и безнадежны. И Силуан ему говорит: «А что вы делаете для того, чтобы их обратить?» «Я иду к ним в капище, выжидаю момент, когда тихо и начинаю кричать: что же молитесь на эти истуканы? Вы разве не видите, что это просто дерево и камень? Разбейте это и обратитесь к истинному Богу». «А что дальше бывает?» - спрашивает Силуан. «Меня выкидывают вон с пинками». Силуан говорит: «А знаете что, вы пойдите как-нибудь в храм, постойте и посмотрите, с какой верой и доверием они молятся, и когда это дойдет до Вашего сердца, попросите одного из жрецов выйти с Вами и посидеть на ступеньках и рассказать вам о своей вере. И каждый раз, когда он будет говорить нечто, что вам дает возможность, прибавьте: «Ах, как то, что вы говорите прекрасно, если только к этому прибавить то-то - какая бы была полнота». И мне кажется, что это очень важно.

В двадцатые годы в России проповедовал на улицах и на собраниях такой Владимир Филимонович Марцинковский. Он в свое время был иподьяконом патриарха Тихона, который его благословил на проповедь в момент, когда революция случилась. И он оставил книгу своих воспоминаний и между прочим, говорит: «Когда ты с кем-нибудь споришь, несогласен с группой людей, не говори против него, потому что если ты будешь говорить против него, он будет изо всех сил защищаться, а говори выше него, чтобы ему захотелось вырасти в новую меру».

Вот что мы можем сделать, если будем выступать на улицах, на площадях, на каких-нибудь собраниях, которые не специально религиозные. Не обязательно проповедовать церковность или даже не обязательно сразу же говорить о Христе, а говорить о том содержании, которое является Евангелие, о той полноте, которой является Христос и наша вера, но не формальная вера, не вероисповедание, а сущность нашего соотношения с Богом, я думаю, что тогда это возможно.

Мне приходилось здесь проповедовать в Оксфорде на ступеньках главной библиотеки. И если можно к этому вернуться. Мне пригласили для этого, и я ждал утра, когда надо будет это делать и надеялся, что меня забудут, потому что мне было страшно. Но меня вызвали, притащили на ступеньки, поставили большую надпись, и я стоял. И передо мной встали двое или трое студентов, которые были для этого приглашены, которым я начал что-то рассказывать. И люди стали подходить: «Что это он там говорит?» И собралась толпа, человек 30-40-50. И я говорил о своей вере, и люди слушали, потому что, во-первых, мой английский язык настолько был тогда иностранный, что было любопытно, что это за чудище говорит, а еще, вероятно, я говорил не то, что им говорят в их приходах. Но что интересно, это то, что это был конец января, холод собачий. И я видел, что люди, что впереди как-то выживают, а люди, которые в задних рядах мерзнут, потому что холод их в спину бьет. Я остановился и говорю: «Вот что, если вы хотите стать верующими, начните с практических вещей: те, что впереди, им тепло, те, кто сзади - им холодно. Так вот заведите такой порядок: пока вы здесь переходите из переднего ряда на задний и дышите в спину тем, которые замерзли». И я два часа проповедовал, и они так поступали. И они мне потом говорили, что вы нас научили обращать внимание друг на друга, а не слушать докладчика, думая, мне никакого дела нет до того, кто рядом со мной стоит. Они ушли, разговаривая друг со другом, продолжая беседу. А после этого у меня было еще собрание в храме, и там была большая надпись: «Вход верующим воспрещается». И часть этих неверующих пришли, потому что тогда они что-то уловили, что вера не заключается в том только, чтобы богословствовать, чтобы говорить великие вещи о великих предметах, а - дышать в спину другому человеку или, может быть, дать кусочек хлеба, может быть пригласить его выпить чашку кофе, потому что у него вид такой замерзлый и видно в кармане - таракан на аркане.

11 марта 2000 г.

Записала в Лондоне В.И. Матвеева.

БИОГРАФИЯ

АНТОНИЙ, митрополит Сурожский (в миру Андрей Борисович Блум, Bloom) родился 19 июня 1914 года в Лозанне, в семье сотрудника российской дипломатической службы. Предки по линии отца — выходцы из Шотландии, обосновались в России в петровское время; по матери он в родстве с композитором А.Н. Скрябиным. Раннее детство прошло в Персии, где его отец был консулом. После революции в России семья оказалась в эмиграции и после нескольких лет скитаний по Европе, в 1923 г. осела во Франции. Здесь прошла юность, отмеченная мытарствами эмигрантского бытия и глубоко осознанной устремленностью жить для России. Мальчик рос вне Церкви, но однажды подростком услышал беседу о христианстве видного богослова, который, однако, не умел говорить с мальчиками, выше всего ценившими мужество и военный строй. Вот как вспоминает этот опыт сам Владыка:

Он говорил о Христе, о Евангелии, о христианстве /…/, доводя до нашего сознания все сладкое, что можно найти в Евангелии, от чего как раз мы шарахнулись бы, и я шарахнулся: кротость, смирение, тихость — все рабские свойства, в которых нас упрекают, начиная с Ницше и дальше. Он меня привел в такое состояние, что я решил /…/ ехать домой, обнаружить, есть ли у нас дома где-нибудь Евангелие, проверить и покончить с этим; мне даже на ум не приходило, что я не покончу с этим, потому что было совершенно очевидно, что он знает свое дело. /…/ Евангелие у мамы оказалось, я заперся в своем углу, обнаружил, что Евангелий четыре, а раз так, то одно из них, конечно, должно быть короче других. И так как я ничего хорошего не ожидал ни от одного из четырех, я решил прочесть самое короткое. И тут я попался; я много раз после этого обнаруживал, до чего Бог хитер бывает, когда Он располагает Свои сети, чтобы поймать рыбу; потому что прочти я другое Евангелие, у меня были бы трудности; за каждым Евангелием есть какая-то культурная база. Марк же писал именно для таких молодых дикарей, как я — для римского молодняка. Этого я не знал — но Бог знал, и Марк знал, может быть, когда написал короче других. И вот я сел читать; и тут вы, может быть, поверите мне на слово, потому что этого не докажешь./…/Я сидел, читал, и между началом первой и началом третьей главы Евангелия от Марка, которое я читал медленно, потому что язык был непривычный, я вдруг почувствовал, что по ту сторону стола, тут, стоит Христос. И это чувство было настолько разительное, что мне пришлось остановиться, перестать читать и посмотреть. Я смотрел долго; ничего не видел, не слышал, чувствами ничего не ощущал. Но даже когда я смотрел прямо перед собой на то место, где никого не было, у меня было яркое сознание, что тут несомненно стоит Христос. Помню, я тогда откинулся и подумал: если Христос живой стоит тут — значит, это воскресший Христос; значит я достоверно знаю лично, в пределах моего личного, собственного опыта, что Христос воскрес и, значит, все, что о Нем говорится, — правда.

Эта встреча определила всю последующую жизнь, не внешние ее события, а содержание:

Как только я 14-летним мальчиком прочел Евангелие, я почувствовал, что никакой иной задачи не может быть в жизни, кроме как поделиться с другими той преображающей жизнь радостью, которая открылась мне в познании Бога и Христа. И тогда, еще подростком, вовремя и не вовремя, на школьной скамье, в метро, в детских лагерях я стал говорить о Христе, каким Он мне открылся: как жизнь, как радость, как смысл, как нечто настолько новое, что оно обновляло все. Если не было бы недопустимым применять к себе слова Священного Писания, я мог бы сказать вместе с апостолом Павлом: “Горе мне, если не благовествую” (1 Кор. 9, 16). Горе, потому что не делиться этим чудом было бы преступлением перед Богом, это чудо совершившим, и перед людьми, которые по всей земле сейчас жаждут живого слова о Боге, о человеке, о жизни…

После средней школы окончил биологический и медицинский факультеты Сорбонны. В 1931 году был посвящен в стихарь для служения в храме Трехсвятительского подворья, единственного тогда храма Московского Патриархата в Париже, и с этих ранних лет неизменно хранил каноническую верность Русской Патриаршей Церкви. 10 сентября 1939 г., перед уходом на фронт хирургом французской армии тайно принес монашеские обеты; в мантию с именем Антоний (в честь преп. Антония Киево-Печерского) был пострижен 16 апреля 1943 г., под Лазареву субботу; постриг совершал настоятель Подворья и духовник постригаемого архимандрит Афанасий (Нечаев). Во время немецкой оккупации врач в антифашистском подполье. После войны продолжал медицинскую практику до 1948 года, когда митрополит Серафим (Лукьянов, тогда Экзарх Московского Патриарха) призвал его к священству, рукоположил (27 октября во иеродиакона, 14 ноября во иеромонаха) и направил на пастырское служение в Англию, духовным руководителем Православно-англиканского Содружества св. мч. Албания и преп. Сергия, в связи с чем иеромонах Антоний переселился в Лондон. С 1 сентября 1950 г. настоятель храмов св. ап. Филиппа и преп. Сергия в Лондоне; храм св. ап. Филиппа, предоставленный приходу Англиканской церковью, со временем был заменен храмом во имя Успения Божией Матери и Всех Святых, настоятелем которого отец Антоний стал 16 декабря 1956 года. В январе 1953 г. был удостоен сана игумена, к Пасхе 1956 г. — архимандрита. 30 ноября 1957 г. был хиротонисан во епископа Сергиевского, викария Экзарха Патриарха Московского в Западной Европе; хиротонию совершили в Лондонском соборе тогдашний Экзарх, архиепископ Клишийский Николай (Ерёмин) и епископ Апамейский Иаков, викарий Экзарха Вселенского Патриарха в Западной Европе. В октябре 1962 г. назначен на вновь образованную на Британских островах, в рамках Западноевропейского Экзархата, Сурожскую епархию, с возведением в сан архиепископа. С января 1963 г, по уходе на покой митрополита Николая (Еремина), назначен исполняющим обязанности Экзарха Патриарха Московского в Западной Европе. В мае 1963 г. награжден правом ношения креста на клобуке. 27 января 1966 г. возведен в сан митрополита и утвержден в должности Экзарха в Западной Европе; это служение нес до весны 1974 года, когда было удовлетворено его прошение об освобождении от административных обязанностей Экзарха для более полного посвящения себя устроению епархиальной жизни и пастырскому окормлению непрестанно умножающейся паствы.

За годы служения Владыки Антония в Великобритании единственный приход, объединявший малочисленную группу эмигрантов из России, превратился в многонациональную епархию , канонически организованную, со своим уставом и многообразной деятельностью. Приходы епархии и отдельные ее члены ответственно несут свидетельство православной веры, укорененной в Евангелии и в святоотеческом предании. Епархия непрестанно растет, что особенно примечательно на фоне кризиса веры, охватившего западный мир, и того факта, что все христианские деноминации Запада теряют своих членов и численно уменьшаются. Вот свидетельство (1981 г.) д-ра Роберта Ранси, Архиепископа Кентерберийского: “Народ нашей страны — христиане, скептики и неверующие — в огромном духовном долгу перед митрополитом Антонием. /…он/ говорит о христианской вере с прямотой, которая вдохновляет верующего и призывает ищущего /…/ Он неустанно трудится во имя большего взаимопонимания между христианами Востока и Запада и открывает читателям Англии наследие православных мистиков, особенно мистиков Святой Руси. Митрополит Антоний — христианский деятель, заслуживший уважение далеко за пределами своей общины”. Не случайно, поэтому, степень почетного доктора богословия он получил от Абердинского университета с формулировкой “за проповедь слова Божия и обновление духовной жизни в стране”. Митрополит Антоний широко известен не только в Великобритании, но и по всему миру как пастырь-проповедник; его постоянно приглашают выступать перед самой разнообразной аудиторией (включая радио- и телеаудиторию) с проповедью Евангелия, православного благовестия о живом духовном опыте Церкви.

Особенность творчества Владыки в том, что он ничего не пишет: его слово рождается как устное обращение к слушателю, — не безликой толпе, а каждому человеку, нуждающемуся в живом слове о Живом Боге. Поэтому все изданное печатается по магнитофонным записям и сохраняет звучание этого живого слова.

Первые книги о молитве, о духовной жизни вышли на английском языке еще в 1960-ые годы и переведены на многие языки мира; одну из них (“Молитва и жизнь”) удалось опубликовать в Журнале Московской Патриархии в 1968 г. За последние годы труды Владыки широко издаются в России и отдельными книгами, и на страницах периодической печати, как церковной, так и светской.

В России слово Владыки звучало многие десятилетия благодаря религиозным передачам русской службы Би-би-си; его приезды в Россию становились значительным событием, магнитофонные записи и самиздатские сборники его проповедей (и бесед в узком кругу близких людей на частных квартирах), словно круги по воде, расходились далеко за пределы Москвы. Его проповедь, в первую очередь — проповедь Евангельской Любви и Свободы, имела громадное значение в советские годы. Духовный опыт, который не только носит в себе, но умеет передать окружающим митрополит Антоний — глубоко личностные (хотя не замкнутые на личном благочестии) отношения с Богом, Любовью воплощенной, встреча с Ним “лицом к лицу” человека, который, при всей несоизмеримости масштаба, стоит свободным участником этой встречи. И хотя Владыка часто подчеркивает, что он “не богослов”, не получил систематического “школьного” богословского образования, но его слово заставляет вспомнить святоотеческие определения: богослов — тот, кто чисто молится; богослов — тот, кто знает Бога Самого…

Кроме уже упомянутой награды от Абердинского университета (1973г.), Митрополит Антоний — почетный доктор богословия факультетов Кембриджа (1996), а также Московской Духовной Академии (1983 — за совокупность научно-богословских проповеднических трудов). 24 сентября 1999 года Киевская Духовная академия присудила митрополиту Антонию Сурожскому степень доктора богословия honoris causa.

Митрополит Антоний — участник богословских собеседований между делегациями Православных Церквей и представителями Англиканской Церкви (1958), член делегации Русской Православной Церкви на празднованиях тысячелетия православного монашества на Афоне (1963), член Комиссии Священного Синода Русской Православной Церкви по вопросам христианского единства, член Центрального Комитета Всемирного Совета Церквей (1968-1975) и Христианской медицинской комиссии ВСЦ; участник Ассамблей Всемирного Совета Церквей в Нью-Дели (1961) и Уппсале (1968), член Поместных соборов Русской Православной Церкви (1971, 1988, 1990). Имеет награды: Бронзовая медаль Общества поощрения добра (1945, Франция), орден св. кн. Владимира I ст. (1961), орден св. Андрея (Вселенский Патриархат, 1963), Browning award (США, 1974 — “за распространение христианского благовестия”), Ламбетский крест (Англиканская церковь, 1975), орден преп. Сергия II ст. (1979), св. кн. Владимира I ст. (1989), св. кн. Даниила Московского I ст. (1994), преп. Сергия I ст. (1997), свт. Иннокентия Московского II степени (1999).

Митрополит Антоний скончался 04 августа 2003 года в Лондоне...

Митрополит Антоний Сурожский