Встречи с отцом Таврионом

Содержание сайта  

            В зимнее время паломников в пустыньке было немного, да и слух о ней еще не раскатился по всей стране, поэтому каждый мог рассчитывать на аудиенцию у отца Тавриона. Как только я на третий день попал в приемную, мысли прояснились.

Я огляделся: за спиной батюшки стоял небольшой сервант, на стенах висели фотографии и картины. Посредине, разделяя нас, широкий стол. Батюшка сидел напротив на стуле, я — на диване.

- Рассказывайте, что вас привело сюда?

Я удивился вопросу. Впервые за все время пребывания в пустыньке у меня появилась возможность вблизи разглядеть его: во время нашей беседы он заклеивал конверты и подписывал открытки. Передо мной сидел кряжистый, седобородый старец в скуфье и черном подряснике. Меньше всего его можно было назвать стариком, хотя уже тогда ему было около восьмидесяти. Глаза лучились. В них сверкали искорки доброго веселья. Странно было наблюдать его сидящим — в храме он все время находился в движении. Сейчас, изредка поглядывая на меня, он терпеливо ждал. Я задумался: действительно, а зачем я приехал сюда? Неожиданно внутри что то прорвалось, разрушая недоверие, — я вдруг увидел перед собой человека, которому могу рассказать все без утайки. Я заспешил,   как бы стремясь наверстать упущенное, рассказал о своем страхе — я боялся, что в случае конфликта с властями — а поводов к тому было предостаточно — меня, как верующего, могут упрятать в психбольницу. Таких случаев в те годы было множество.

-          Как мне отвечать на допросе, если спросят, верующий я или нет?

-        Отвечайте, что вы — христианин,

- он на минуту оторвался от конвертов, взглянул на меня, и тут же последовал четкий ответ,

- вы не должны страшиться, ибо Господь сказал, что того, кто исповедует Его перед людьми, Он исповедует перед Отцом.

Я все же его задал и второй вопрос, несмотря на то, что он был более болезненным для меня. Последовал ответ, над которым не перестаю размышлять и по сей день:

-          Постарайтесь не впадать в более тяжелый грех!

Он не осудил меня! Я всегда жестоко осуждал себя, а он даже не напомнил мне о необходимости воздержания. Тогда, я помню, его ответ необычайно утешил меня. Словно тяжелый груз, годами тяготевший надо мною, упал с плеч. Батюшка быстро поднялся, вышел и вскоре вернулся, протянув мне несколько денежных купюр, скрепленных канцелярской скрепкой.

—        Зачем? — воскликнул я.

-          Пригодится. Вы же трудились, и мне сказали, что добросовестно. Берите.

Прощаясь, он встал и благословил меня. Быть может, он еще что-то говорил; кажется, приглашал приезжать. Я был настолько ошеломлен, что уже ничего не воспринимал.

Первый совет батюшки пригодился мне на третий день после возвращения из пустыньки. Я был вызван на допрос, и в числе многочисленных вопросов прозвучал и тот, которого я страшился.

—        Да, я православный христианин, — ответил я, памятуя совет старца.

За это время мне пришлось многое пережить: страхи, отчаяние, слежку. И все-таки, когда все осталось позади, я понял главное отец Таврион тот самый человек, которому я могу целиком довериться. Не прошло и двух месяцев, как меня вновь потянуло в пустыньку, захотелось еще раз увидеть его. Я словно переболел тяжелым недугом, и в моем исцелении была его заслуга.

......

Во время моего летнего приезда также пришлось немало потрудиться: я возил щебень на дорогу, ведущую к пустыньке, колол дрова, выкосил траву в саду, но два праздничных дня мы все же отдыхали. В Москве, когда я собирался ехать в пустыньку, друзья просили выяснить один щекотливый вопрос. Зимой 1974 года в Киеве был арестован Владимир Вылегжанин,один из наших друзей, по обвинению в антисоветской деятельности. При обыске было изъято много книг, в том числе и религиозных. Попала в руки чекистов и записная книжка нашего друга. Немало помог следствию и он сам — подробно рассказывая о том, где и у кого бывал в Москве и у кого получал ту или иную литературу. Начались повальные допросы, поскольку круг друзей арестованного был велик. Один из вызванных, не имевший никакого отношения к «антисоветской деятельности», давал арестованному читать книги религиозного содержания, которые попали в руки чекистов. На допросе он признал, что действительно давал читать Вылегжанину религиозную литературу. А поскольку не все книги принадлежали ему, то он чистосердечно рассказал, у кого какую книгу брал. Естественно, что и эти люди, в свою очередь, были вызваны на допросы и, раздосадованные, решили поговорить с приятелем всерьез. Он, к сожалению, никак не мог уяснить, в чем же его обвиняют. Защищаясь, ссылался на слова Евангелия:

-          Не заботьтесь, как или что сказать, ибо вы не будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас.

Ребята, встретив столь оригинальную трактовку евангельских слов, опешили. Потом по моей инициативе решили также действовать согласно Евангелию. Призвав несколько человек из числа верующих, мы провели соборную беседу с провинившимся, поскольку он не внял увещаниям близких друзей. Ничего хорошего из соборного обсуждения не получилось. Время было тревожное: дело, которое возбудило КГБ, не было завершено, и многим еще предстояли допросы. В результате увещаний все перессорились, а виновник никак не хотел уяснить, в чем же он не прав. И даже доказывал, что на допросах лгать грешно. Последний аргумент поверг всех нас в уныние.

Эту проблему по просьбе друзей я изложил отцу Тавриону. Он внимательно выслушал, потом кратко высказался:

-          Проще надо быть!

А вечером на проповеди я услышал развернутый ответ. Вот смысл того, что я услышал:

-          Не учительствуй до тех пор, пока сам не станешь светом. Иначе возникает взаимное раздражение. Не проповедуй, пока сам не стал светом, иначе опять-таки возникает только взаимное раздражение.

В первую очередь эти слова относились ко мне, как инициатору и более других пострадавшему на допросах.

Вторая проблема была связана с тогдашним запрещением в священнослужении отца Дмитрия Дудко. События разворачивались так, что я стал невольным свидетелем мучений, которые отец Дмитрий претерпел в течение недели, последовавшей за его запрещением. Надломившись еще во вр

емя своего первого заключения после войны, он был сокрушен страхом. Передо мной в те дни предстал насмерть перепуганный человек, мечущийся из угла в угол.

Приходили разные люди, давали противоречивые, часто взаимоисключающие советы. Он цеплялся за все. То писал прошения на имя патриарха, то открытые письма к западной общественности, то обвинял, то обличал, то испрашивал прощения.

Меня все увиденное потрясло. Я мучительно пытался разобраться в происшедшем.

Перед праздником Преображения, когда я колол дрова, отец Таврион, прогуливаясь, подошел ко мне. Я рассказал ему о своих переживаниях.

- Молчать надо, молчать, — грубовато ответил он.

Тогда я не понял смысла этих слов. Хотя позже понял — когда не можешь понять человека, лучше всего покрыть все, что он делает и чему ты стал невольным или вольным свидетелем. Хотя бы до той поры, пока не откроется все тайное и не станет явным и для тебя, и для окружающих.

В то время у отца Тавриона еще была возможность в часы отдыха изредка прогуливаться по обители. Еще не нагрянули толпы паломников, как в последние годы жизни, когда он уже не мог выйти из кельи. Часто летом, отдохнув после обеда, он выходил погулять. Кстати, в одну из таких его прогулок я сфотографировал его, хотя для этого пришлось просить разрешения владыки. Наша беседа закончилась следующим советом:

- Вот ты тщишься исполнять молитвенное правило — это хорошо.

Будь милостив к брату, согрешившему против тебя, и больше угодишь Господу, нежели исполнением правила.

 

Четвертый раз в том же, 1974 году, мне удалось выбраться в пустыньку в начале декабря. Прожил почти неделю. Мы трудились, благоустраивая дорогу. Я немного плотничал, часто бывая у отца Тавриона, подолгу беседуя с ним. Паломников было немного, и он мог уделять мне достаточно времени. Многое из новейшего периода Русской Церкви мне было непонятно. Мы, недавно пришедшие в Церковь и не имевшие корней, узнавали о новых мучениках Русской Церкви от стариков и бывших лагерников. Публикации 60-х годов о сталинских лагерях в «Новом мире» знали чуть ли не наизусть. Но в них рассказывалось в основном о ленинских кадрах, пострадавших от жестокости Сталина. Уже распространялись в списках «Колымские рассказы» Варлама Шаламова, но и в них почти ничего не говорилось ни о епископах, ни о священниках, ни о мирянах. В феврале 1974 года, когда по Би-би-си начали читать «Архипелаг ГУЛАГ» и сквозь глушилки удавалось все-таки ухватывать хоть немного, я с досадой обнаружил, что и Солженицын ничего не рассказывает о мучениках-христианах. Это было вдвойне удивительно: Русская Православная Церковь первой приняла на себя удар большевиков. Концлагеря беспрерывно пополнялись узникамихристианами. Отец Таврион, также слушавший по радио чтение «Архипелага», говорил, когда упоминался тот или иной лагерь:

- В Мариинских лагерях бывал. Это почти в самом начале...

Я хотел понять, почему страдания христиан в сталинских лагерях ускользнули от внимания писателей, почему те славные героические времена никак не отразились на церковной жизни наших дней. С этими вопросами я приходил к отцу Тавриону. К тому времени я уже немного знал о тяжелом положении Русской Церкви:

— Ты еще не знаешь, в каком положении находится наша Церковь,» — с горечью сказал он.

- Знаю! — гордо ответил я.

- Ты еще и половины не знаешь, — отрезал отец Таврион.

С того разговора прошло 30 лет, и лишь теперь я понимаю, насколько он был прав. Уже после его смерти в начале 80-х годов после очередного обыска я побывал в Вологде у архиепископа Михаила (Мудьюгина). «Православная Церковь больна!» — воскликнул он во время разговора. Но и тогда я не представлял серьезности и глубины поразившего нашу Церковь кризиса. Лишь в годы свободы, когда открылись архивы КГБ и ЦК КПСС, когда вырвались на свободу деструктивные силы, дремавшие внутри церковных структур, когда часть епископата и духовенства устремилась к накопительству земных богатств, картина и глубина болезни приобрели явные очертания.

Отец Таврион постоянно напоминал о необходимости пристального изучения Евангелия, словно именно в нем я мог найти ответ на мучившие меня вопросы. Я уходил неудовлетворенным, но принялся изучать Евангелие. Молитвенное правило, которое он дал мне, состояло из ежедневного чтения Евангелия на русском языке. Со временем я понял глубину его совета - на самом деле Священное Писание обращено к душе каждого верующего. Оно не устарело — нет более современной книги, в которой содержатся ответы на самые животрепещущие вопросы.

Помню, как в то время жадно читал и конспектировал духовную литературу, попадавшую в руки. Книги доставал с большим трудом. И все же начал собирать духовную библиотеку. У друзейбукинистов попадались как дореволюционные, так и парижские издания. Естественно, что продавались они из-под прилавка.

Я изучал толкования блаженного Феофилакта Болгарского, творения преподобного Симеона Нового Богослова, епископа Игнатия Брянчанинова, епископа Феофана Затворника, книги отца Александра Меня, выходившие в Брюсселе под псевдонимом Эммануил Светлов. Огромное, незабываемое впечатление произвела на меня книга А. В. Карташева «Вселенские соборы». Я приобрел ксерокопию этой книги и жадно принялся изучать.

Многое открылось не только в области церковной истории, но и в сегодняшнем положении Церкви. С огромным внутренним сопротивлением я начинал понимать, что положение Церкви не только в наши дни, но и всегда было трагическим. Даже в лучшие эпохи она была окутана тьмой. Пророческие слова Христа, сказанные ученикам: «Если люди ненавидели Меня, то будут ненавидеть и вас», — не укладывались в голове. Подобно современникам, я полагал, что люди, называющие себя христианами и пребывающие в лоне Церкви, должны быть святыми. Сталкиваясь с невежеством, цинизмом, ханжеством, я в недоумении отступал. Карташев помог мне понять слова святого Иоанна Богослова: «Свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Он сумел показать тьму не только внешнюю, но прежде всего церковную и около  церковную, в которой вопреки всем, горели светильники: христианские святые.

Я наконец понял, почему именно в Церкви такое количество бесноватых, ханжей и просто сумасшедших. Мир их не принимает. Происходит жестокий отбор - общество вышвыривает не умеющих приспособиться. А Церковь не вышвыривает никого. Она принимает всех. Поскольку советское общество полностью забыло о милосердии и поражено безумием, то сумасшедшие сосредоточиваются в Церкви, ибо им больше некуда идти.

Вторая книга, взволновавшая меня, — «Тайна святых» эмигранта-парижанина Петра Иванова. Эту книгу я прочитал в «слепых» фотокопиях и законспектировал. Многое тогда претило в его рассуждениях, но основная мысль - что дух Антихриста действует внутри Церкви начиная с первых дней ее существования, - многое объяснила. Помню, ко мне книга попала только на неделю, на маленьких, карманного формата фотокарточках. Читал ночами.

Эти книги, а также то, что я увидел в пустыньке, постепенно многое разъяснили. Я начал понимать и то, что в жизни Церкви, как и в жизни человека, времена благоприятные сменяются неблагоприятными. И, как это ни парадоксально, именно неблагоприятные времена часто очищают Церковь. В начале семидесятых годов Церковь переживала времена благоприятные. Отец Таврион понимал это и старался сделать как можно больше. Он понуждал спешить и нас. Мы обсуждали с ним новости, которые узнавали по радио. На проповедях он часто говорил об услышанном. Именно тогда я услышал его реакцию на интервью архиепископа Питирима (Нечаева), данное им в зарубежной поездке осенью 1974 года, а затем опубликованное АПН, в котором почтенный архипастырь утверждал, что совсем необязательно крестить младенцев и преподавать детям Закон Божий. А также добавил, что православным христианам в СССР необязательно заниматься благотворительной деятельностью. На следующий день отец Таврион разразился гневной проповедью. В основу были положены слова евангелиста Иоанна об истинном пастыре: «...Некоторые носят высокие шапки (намек на митру. — С. Б.), но все равно, кто перелазит чрез ограду, тот вор и разбойник...»

Подобных слов о епископе мне не доводилось слышать даже от отца Глеба Якунина, с презрением относившегося к советским епископам. Поразила проповедь отца Тавриона и на евангельское чтение, повествующее о входе Господнем в Иерусалим: «Сейчас те, кому надо говорить, — молчат, и потому вопиют камни. Священники, епископы, миряне — молчат. А может ли Господь позволить, чтобы не проповедывалось Его слово? — Нет...». Именно в те годы выступали в защиту верующих академик Сахаров и участники Демократического движения, которые не считали себя христианами.

Между двумя поездками я написал ему письмо и передал с паломниками. Меня волновал вопрос о молитвенном правиле: отец Таврион советовал вместо положенных по молитвеннику утренних и вечерних молитв прочитывать главку Евангелия и главку Посланий.

С оказией я послал ему попавшую в мои руки переписку архиепископа Ермогена (Голубева) с патриархом Алексием, а также его письма к патриарху Пимену и ответы архиепископа Алексия (Ридигера), которые тот писал по поручению патриарха.

Отец Таврион также с оказией прислал ответ: «Мир вашему спасению! Дорогой Сергий! Письмецо получил, благодарю. Относительно правила, то оно имеется у Вас. Приумножать его не торопитесь, а, во-первых, при всем старайтесь иметь мирность духа, то есть при успехах не успокаиваться и при неудачах не горевать. В первом и втором будем водиться хождением перед Богом. Это ценное сознание мы должны иметь всегда, чувствовать его и водиться им, то есть всегда умными очами зреть Бога. Это упомянутое Вы найдете во всех указаниях о духовной внутренней жизни. Будет время для чтения, то используйте его для чтения духовных и полезных книг, и Вы будете расти. Относительно второго, то я был ознакомлен еще в то время, и теперь это как наследие истории. В будущем это будет иметь значение для историка, а теперь нам все это переживать в терпении и молчании. То, что необходимо и всегда доступно нам, то это любовь к Богу и подвиг высоконравственной личной жизни для каждого из нас, как христианина и сына Церкви. Будем в этом преуспевать.

Ваш богомолец и доброжелатель А. Т.

Из книги Бычкова Сергея Сергеевича «СТРАДНЫЙ ПУТЬ АРХИМАНДРИТА ТАВРИОНА»,    Предисловие автора к книге.

...Совсем другой человек был архимандрит Таврион. Он был своего рода гигант. Специалист, знаток человека. Я его один раз только видел, поэтому была такая дистанция. Этот многострадальный человек, Таврион, сидел в лагерях, в ссылке, только в конце жизни его оставили в покое, и его отправили в Латвию. Много больных было, которых он просто словом излечил, простым советом. Приходили с самыми обыкновенными вопросами. Я помню, кто-то приехал из России и из толпы спросил: "Батюшка, а купить мне машину или нет?" Человеку, может, казалось - а может быть, это грех? И Таврион ответил: "Ну купи, если деньги есть!" Да... И я у него спросил... ну, что я собираюсь ехать на Запад... как вы думаете, это хороший шаг или нехороший? А он мне говорит сразу: "Эх, вы, литераторы! Вы все ищете, где легче!" И так мы стали немножко говорить, он выслушал меня, и разговор пошел более серьезный. И я не хочу говорить, о чем был этот разговор, но я все-таки был потрясен его открытым ответом. И еще... Я хотел для монастыря оставить немножко денег, пожертвовать, а он сам взял деньги, большую сумму, дал мне, и сказал: "Нет, нет, от вас я не беру, вам они нужны будут. Очень скоро". И вы знаете, что случилось? Когда я вернулся в Эстонию, через три дня умер мой отец, и через неделю я потерял свою пенсию, которую мне несколько лет платили по болезни. И остался абсолютно без средств....

"Один день с Арво Пяртом"  Русское музыкальное общество

...Причастие это лекарство
Мы несколько раз ездили в пустыньку к архимандриту Тавриону Батозскому. Это было совершенно особое явление в той советской действительности. В Риге, точнее, под Ригой, около городка Елдово, в лесу был женский монастырек – пустынька от Рижского женского монастыря, в котором жил удивительный духовник – отец Таврион Батозский. (Это тот человек, который участвовал в незаконных, по мнению богоборческой советской власти, выборах нового Патриарха, после смерти святого Патриарха Тихона. Он был посыльным, который собирал подписи епископов. Тогда Патриархом выбрали святителя Кирилла Казанского, но святого Кирилла и всех участников выборов посадили в лагеря, или добавили сроки, тем, еще кто сидел). Он был человек совершенно святой, прозорливый, от которого можно было получить очень много. Мы с ним очень о многом говорили.
      Каждый, кто туда приезжал, должен был идти на те или иные работы – «послушания», тогда там можно было жить. У отца Тавриона был такой порядок: он служил литургию каждый день, и каждый день можно было причащаться. Все, кто туда приезжал, причащались Святых и Страшных Христовых Тайн каждый день. Он это называл «лечебницей»: «Вы приехали в лечебницу, так вот лечитесь. Хотите, чтобы жизнь выровнялась, устроилась – прибегайте к этому духовному лечению».

Профессор Андрей Борисович Ефимов. Отец отцов. О профессоре Николае Евгеньевиче Емельянове

 

...Еще мне вспоминается один человек сильного духа, который говорил мне о своих испытаниях. Это отец Таврион, тоже русский человек. Десять или пятнадцать лет тому назад я встретил его в Латвии, в маленькой пустыньке, где он жил в одиночестве. Он сидел передо мной, человек моего поколения; в его глазах светились благодарность и изумление, и он мне сказал: "Вы себе не можете представить, как непостижимо добр Бог был ко мне! В период революции, когда священников не допускали ни в тюрьмы, ни в лагеря, Он избрал меня, не только недостойного, но совсем неопытного священника, и послал меня на служение туда, где была самая большая нужда. Меня арестовали, я год провел в тюрьме и последующие двадцать шесть лет - в лагере, среди тех самых людей, которым я был нужен, которым был нужен Бог, был нужен священник..." Все, что он вынес из своих невзгод, - это безмерная благодарность Богу, Который избрал его. Чтобы он был распят в жизнь другим....

Антоний, митрополит Сурожский. О стоянии в вере // Журнал Московской Патриархии. М., 1997. №9 (ЖМП).
 

...Обещание Божие, как говорится в Писании, непреложно, неизменяемо, неизменно.
Если Господь нам сказал, то непременно будет. Но нам важно это ожидание. Есть известная притча об Антонии Великом, когда он 40 лет молился Господу: «Господи! Вот я стою 40 лет и не чувствую, что Ты рядом со мной». А Господь ему говорит: «Я, Антоний, 40 лет стою у тебя за спиной и радуюсь твоему терпению, радуюсь твоей любви, твоей надежде на Мое присутствие».
Вот нам важно уметь радоваться ожиданию. Уметь этому радоваться. И это напоминает мне одно событие в моей жизни. Был такой замечательный человек – архимандрит Таврион, он жил под Ригой в маленькой пустыньке, и множество людей в 1970-х годах съезжались туда получить его благословение, наставление и т.д.
         Прошло уже лет 5 моего диаконского служения, и никак все не рукополагают во священника. Еще год… и вот еще 12 лет прошло после этого. И я сетовал: «Батюшка, – говорю, – так и так, все вроде хорошо, жена, дети, все здоровы, все слава Богу, да вот никак не рукополагают».
А он сказал слова, которые я запомнил, и чем дальше, тем больше осознавалась эта мысль: «А вы ожидайте с радостью! Ожидайте с радостью!»
      И в этом глубокая мудрость этого замечательного старца: это радость события, которое непременно будет, – но тогда, когда окажется, что наше сердце будет к этому готово. Вот поэтому так важно нам не впадать в уныние. А то, что еще не произошло, – в этом и есть наше первое доверие к Богу. Если Господь сказал: Я дам вам радость, которую никто не отнимет от вас, Я дам вам то, что утолит вашу жажду, и из вас будут течь реки воды живой, – это непременно будет, и слышать это обещание уже наполняет радостью. Это особое духовное усилие связано со смирением и доверием…

Протоиерей Александр Борисов Проповедь на Вознесение 24.05.2001 г.

С 1931 г. начались мытарства о. Тавриона по советским тюрьмам и лагерям. Сначала - строительство Беломоро-Балтийского канала, затем - Березниковский гигант советской химии под Соликамском и, вероятно, шахты Инты.
          В 1935 г. о. Таврион оказался на свободе, но уже в 1940 г. был арестован снова и приговорен к 15 годам лишения свободы. После освобождения (в 1947 г. или в 1953 г.) о. Тавриона сослали в Казахстан, в Кустанайский край. В 1956 г. обвинение с него было снято, и его восстановили в правах. В том же году архиепископом Иоанном (Лавриненко) он был принят в штат Пермского кафедрального собора. А вскоре о. Таврион вернулся в Глинскую пустынь, где начинал свой иноческий путь.
          В 1957 г. настоятель пустыни архимандрит Серафим (Амелин) обратился к архиерею с прошением освободить его от настоятельских обязанностей (ему в то время было уже 84 года). Вместо него и по его благословению настоятелем был избран о. Таврион. Для окончательного решения этого вопроса о. Серафим (Романцов) ездил в Москву, встречался со Святейшим Патриархом Алексием I и тот обещал назначить архимандрита Тавриона глинским настоятелем.
                Однако в должности настоятеля о. Таврион пробыл менее года. Его образ управления обителью, его нововведения оказались противоречащими традициям и уставу пустыни, что естественно вызвало недовольство как братии в целом, так и совета старцев обители. Были приняты меры к тому, чтобы убедить нового настоятеля не менять уже установившихся в монастыре порядков, но успехом они не увенчались. Кроме того, в действиях о. Тавриона, по свидетельству схиархимандрита Иоанна (Маслова) прослеживался в то время некий католический уклон, для братии обители совершенно неприемлемый. По этой причине о. Серафиму (Романцову) вновь пришлось ехать в Москву к Патриарху и просить его о смене настоятеля...

ГЛИНСКИЕ СТАРЦЫ Архимандрит Рафаил (Карелин)

-Отец Димитрий, расскажите, как вы стали священником. Ваши родители были верующими?
- Они не были глубоко воцерковленными людьми. Хотя в моей семье все знали Евангелие, обращались к Богу, на Пасху посещали храм. Обычно это была церковь Ризоположения на Донской улице, ближайшая к нашему дому.
- То есть в один прекрасный момент вы сознательно решили посвятить свою жизнь служению Церкви. Этому сопутствовали какие-то особенные обстоятельства?
- Ничего экстраординарного. Я просто этого очень хотел. Окончательно решимость возникла после встречи с удивительным старцем отцом Таврионом. Я к нему в Латвию регулярно ездил, и он однажды мне сказал: "Тебе надо служить Церкви". Это произошло в середине 70-х годов в Преображенской пустыни под Елгавой.
- Архимандрита Тавриона (Батозского) часто обвиняли при жизни и обвиняют даже после кончины в "неправославности". Он-де якшался с католиками и протестантами, в тюрьме служил на клюквенном соке и хлебной пайке. Одним словом, лжестарец.
- Я об этом ничего в точности не знаю, но могу предполагать. Мне совершенно понятно, какие отец Таврион мог вызывать противоречивые чувства. Он был очень добрым и широким человеком, а таковые у людей "поуже" вызывают чувство осуждения.
- Это было связано с неординарностью его личности?
- Сказать "неординарность" значит ничего не сказать. Строго говоря, каждый человек неординарен.
- Но масштабы неординарности, или модули, у всех разные...
- У него был очень широкий модуль. "Перекрыть" широту отца Тавриона было практически невозможно, поэтому он у людей более "узких" мог вызывать недоумение, отторжение, антагонизм.
И в каком-то смысле это нормально. Войны - это тоже нормально, они неизбежны, раз есть жадность. Преступность - нормальна, ибо есть зависть. Конфликт отцов и детей - нормален, ибо наблюдается недостаток любви. И посему то отношение к отцу Тавриону, о котором вы говорите, - это тоже норма в нашем грешном мире.
       Вообще идеальные взаимоотношения встречаются, по-моему, только на святой горе Афон. Там спокойно уживаются монахи самых разных направлений. Есть даже такие, которые вообще никого не поминают в молитвах. Но к нему придешь, он тебя всегда накормит, напоит, поговорит ласково. Одним словом, примет тебя по-человечески и отправит с Богом.
      Ситуация, когда любовь превышает всякие умственные разногласия, мне ближе и нравится больше...

Храм у "cеми дорог" "Мы - религия большинства", - говорит один из самых популярных сегодня московских священнослужителей протоиерей Димитрий Смирнов. "НГ-религия" 2003-03-05 / Сергей Юров

...Лицом к лицу он был поставлен с пустыней нашей жизни, рожденной безверием и отступничеством от истины. Если тоталитарные власти стремились уничтожить личность, превратить Церковь в институт культа, то о. Таврион видел свою миссию в борьбе за образ человека, за личность, за возрождение христианства. Видя неспособность собратьев ответить на живые запросы современной души, он взял их немощи на себя и трудился за них. Но вместо благодарности за свои труды, он получал от некоторых из них осуждение и ярлыки — “католик”, “обновленец”.
Нужно было всех приходящих из огромной пустыни жизни в его маленькую тихую Пустыньку преображения душ — возродить к истинной жизни.
Как это делал о. Таврион практически, знают многие, потому что в свое время они, приезжая к нему, с жаждой учились истинной христианской жизни в этом скромном духовном оазисе Латвии.
Отец Таврион понимал Церковь как живой организм, вселенскую духовную семью, которая дробится на множество семей, пребывающих в разных местах, но имеющих единый Дух. Его пустынная монашеская семья сестер и семья духовных чад, которая приехала с ним из Ярославской епархии, никогда не жила замкнуто, но умножалась, принимая до 150–200 паломников в день. Принимались они о. Таврионом и его помощниками с любовью и радостью. Большинство из них были крещенными, но не воцерковленными, ибо жизнь на уровне прихода не могла ввести их в Церковь. И вот здесь, в Пустыньке, совершалось таинственное введение их в Церковь, в общинную жизнь, в ту живоносную традицию церковной жизни, которая, несмотря на внутренние и внешние гонения, еще сохранилась в сердцах лучших членов нашей Церкви...

Мамонтов, Архимандрит Виктор, Отец Пустыни.

Содержание сайта
 

 

Священноисповедник Архимандрит Таврион

Предисловие. Детство. Инок Глинской пустыни. Чудесное избавление от смерти. В катакомбах. Снова в заключении, ссылка. Настоятель Глинской пустыни. В Ярославcкой епархии. Духовник Спасо-Преображенской пустыни. Воспоминания монахини Тавифы. Кончина старца.

 

Предисловие.

Прошло 24 года со дня праведной кончины священно исповедника старца Тавриона. Его многочисленные духовные чада, разбросанные ныне по всему миру, начали собирать материалы к прославлению в лике святых о. архим. Тавриона, - праведника, которому мы, его дети духовные, обязаны всем, и, прежде всего, самими собой.

О. Таврион учил, на основании слов Евангелия, что христиане должны быть светом миру и солью земли. Эти слова в полной мере исполнились на нем самом. Для очень многих он был светом во тьме окружающего безбожия и нравственного разложения.

О. Таврион достиг святости, он был живым сосудом Благодати Святого Духа. Прекрасно определяет слово "святость" св. Иоанн Шанхайский: "Святость есть такая высота праведности, что люди настолько наполняются Благодати Божией, что она от них течет и на тех, кто с ними общается."

Побывавшие у о. Тавриона обогащались опытом Богообщения, не сравнимым ни с чем земным. Благодатные переживания, которые испытывали посетители Пустыньки, на всю жизнь становились для них путеводным маяком среди бурного моря житейской суеты.

Воспоминания о Пустыньке старца Тавриона навсегда остаются самым светлым и лучшим в жизни тех, кому довелось знать его.

Духовные чада старца

Детство.

Архимандрит Таврион (в миру Тихон Даниилович Батозский) родился 10 августа 1898 года (по новому стилю) в г. Краснокутске Харьковской губернии. Он был шестым ребенком в многодетной (всего десять сыновей) малороссийской семье. Отец служил казначеем в городской управе, вел с подрастающими сыновьями большое сельское хозяйство: скотинка, угодья, пасека. Заботы по дому ложились на бабушку Василису и мать Акилину. Весь уклад жизни - работа или отдых, будни или праздники, был подлинно христианским и глубоко церковным. Отец Таврион светло вспоминал свое детство: "В минувшие времена все, что совершалось в Церкви Божией в течение годового круга, все отражалось на семье. И вот, неделя мытаря и фарисея. Кроме того, что в церкви поют, приходим домой, семья - отец, мать, детки, и поем самым простым напевом: "Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче." Вся семья поет - красота! Это было содержанием домашней жизни" (из проповеди 15 февраля 1976 г. Цитируется по книге "Вся жизнь - Пасха Христова," Москва, 2001г.). [Image] "У нас была большая семья, и все трудились. Моя мать особенно была труженица. Никто не знал, когда она встает. Вот утром она напечет оладьи и дает нам, детям, а мы бежали в школу с горячими оладьями за пазухой, и ели их по дороге. Весь день мы трудились, а вечером, после ужина, сядем и поем. Мы все были очень музыкальные, один брат даже играл на скрипке. И вот, он играл, а мы пели духовные песнопения. Соседи завидовали матери, говорили: "Ты счастливая, ни у кого нет такой семьи, как у тебя." Наш отец хотел, чтобы все дети у него были офицеры, и все, кроме меня, ими стали. А потом началась гражданская война. Отца схватили и бросили в тюрьму, бедный старичок там и умер. Одних из детей убили, других посадили; я был в монастыре, потом в лагере, и мама умирала у чужих людей." ("Старец Таврион," "The Orthodox Word," 1981)

Молитвенный настрой семьи находил отклик в душе отрока Тихона. Мудрая бабушка Василиса замечала, что ребенок тянется к молитве, храму, и помогала окрепнуть этим росткам. По рассказам батюшки, неизгладимое впечатление производил на него их приходской храм, свод которого был расписан золотыми звездами на голубом фоне. Юному отроку казалось, что открывается небо, и Божественная служба совершается во всем мироздании. Уже тогда будущий старец задумывался, каким будет его священническое служение, как будет украшен алтарь, храм, как будет петь, читать. Вспоминает двоюродная сестра батюшки Елизавета Дмитриевна Зинченко: "Будучи малышами, мы - вся детвора, вместе проводили время. Недалеко был выгон, это песчаная горка, там было мало растительности, где мы играли. Каждый из нас занимался своим делом: тот буквы пишет, тот домики строит, а Тихон вечно церкви строил, то опять их разорял и все вновь начинал. А лет в восемь-девять его устроили в церковь маленьким помощником" (из письма 19 декабря 1988 г. Цитируется по книге "Вся жизнь - Пасха Христова," Москва, 2001г.).

"Однажды старец сказал нам: "У Достоевского написано, что если ребенок в детстве получит хотя бы одно хорошее, благочестивое впечатление, какой бы темной, ужасной ни была его дальнейшая жизнь, это впечатление не даст ему полностью погибнуть. И вот вам пример: я помню, как когда я был совсем маленький, моя крестная, благочестивая старушка, надела на меня новенький поясок и повела в церковь. И вот, я сижу у нее на руках, а вокруг иконы, огоньки лампад, свечек. И так это было красиво, так величественно, так мне понравилось, что в семь лет я в первый раз убежал в монастырь. Но меня отослали домой, потому что отец хотел, чтобы все десять сыновей были офицерами. Наконец, я навсегда ушел в монастырь. А мама сказала: "Надо десятину Богу отдавать." ("Старец Таврион," "The Orthodox Word," 1981).

Рано открылась Тихону и сладость молитвы. В храме и на общей домашней молитве согревалось его сердце, и он стремился продолжить свою детскую беседу с Богом, уединившись в каком-нибудь закуточке. Родные об этом знали, и мать часто просила Тишку (так звали его в семье) помолиться о скотинке.

В автобиографии отец Таврион указывал, что начальное образование получил в земской школе в 1905-9 гг. в родном Краснокутске. Господь наделил батюшку богатыми дарованиями - острым умом, прекрасной памятью, художественными способностями, и учеба давалась ему легко. Еще до школы долгими зимними вечерами, лежа на печи, он слушал, как старшие братья готовят домашние задания, и запоминал. Бывало, мать, скажет: "Вот вы все твердите, твердите, а вон Тишка все уже знает." В свободное время Тихон любил рисовать. Ни красок, ни кисточек, ни бумаги, ни учителя - ничего этого не было, но было сильное желание, и в его "мастерской" годилось все, что попадет под руку. Однажды крепко досталось от отца за разрисованные углем днища новых липовых бочек для меда.

"Когда я пошел в школу, - рассказывал старец своим духовным чадам, - на уроках истории я прятался под партой и рисовал. Я очень любил рисовать. Однажды учитель заметил меня и вытащил за ушко: "Ты что это делаешь? - Я говорю, - Я уже весь урок знаю, - Как это может быть?!" Он начал меня проверять, и правда, я все знал и даже вперед. Тогда он мне позволил рисовать на его уроках." ("Старец Таврион," "The Orthodox Word," 1981)

В семье любили Тихона, и он отвечал тем же. С бабушкой мальчик делился своими мечтами, к матери до конца жизни сохранял трепетное чувство. Почитание родителей ставилось во главу всего воспитания. Отец Таврион вспоминал, что после какой-нибудь проказы отец собирал детей и говорил: "Что же вы мать так оскорбили? Или не знаете, что молитва матери со дна моря вызволяет, а проклятие материнское до основания разоряет? Бойтесь обидеть мать!" Отец тоже выделял Тихона, посвящал его в свои хозяйские заботы, брал на пасеку. Но мальчик жил другими думами...

"О, детство святое и юность святая! Как вы все охотно уступили Христу," - приводя слова святителя Григория Богослова, говорил отец Таврион о своей жизни. По окончании начального образования у Тихона созревает решение уйти из мира в монастырь. Своими мыслями он не делится ни с кем, зная, что добровольно его не отпустят. Лишь проницательная бабушка догадывалась, что на душе у юного подвижника. И однажды Тихон исчезает из дома. Батюшка вспоминал, что на тот момент еще не знал, в какую обитель идти, и направился в Белгород к почитаемому угоднику Божию святителю Иоасафу Белгородскому (прославлен в 1911 г.). Там у гробницы получил указание одного монаха на Глинскую пустынь и воспринял его как волю Божию.

Глинская пустынь в это время представляла собой большой монастырь со строгим уставом, традицией старчества, опытом миссионерства. До 700 братий обители и многочисленные паломники своими трудами вели образцовое хозяйство так, что кормили странников, содержали больницу, обучали крестьянских детей грамоте и ремеслу. В монастыре находилась чудотворная икона Божией Матери "Глинская," совершался полный круг богослужений с особыми напевами.

В эту славную обитель и прибыл юный Тихон. Однако долго пробыть здесь ему не удалось. Родные усиленно искали пропавшего мальчика, подали объявление о розыске в газеты. Монастырское начальство узнало о поисках Тихона, телеграфом сообщило о его местонахождении и в сопровождении монаха отправило домой. Разгневанный отец сурово встретил отрока, но доставивший Тихона монах, прощаясь, посоветовал не удерживать мальчика, а отдать десятину Богу (одного сына из десяти). Однако родителям казалось, что горячий порыв их сына уйти в монастырь постепенно остынет, и Тихона посылают в город Дергачи учиться в учительской семинарии. Но и по окончании среднего образования все думы у Тихона только о монастыре. Наконец, родители смягчаются, отпускают юношу. Наверное, прощались так, как говорит об этом сам батюшка: "Нас было десять братьев. Отправляется кто-либо учиться или работать, то собираемся все в одну комнату. Отец и мать помолятся, и мы вместе с ними, снимут образок или крестик и благословят, а потом все мы похристосуемся. Как трогательно! Мать благословляет крестиком свое дитя" (из проповеди 26 июня 1973 г. Цитируется по книге "Вся жизнь - Пасха Христова," Москва, 2001г.).

Продолжение ...

Составлено м. Т., США, 2002 год. Перепечатано из "Православной Руси."